Кристи Келли - В вихре страсти
Обед, наконец, закончился. Как только дамы удалились в гостиную, Виктория подошла к леди Фарли:
— Ханна, я должна подышать свежим воздухом. Ханна озабоченно сдвинула брови:
— Сегодня очень холодно.
— Я выйду ненадолго. Мне необходимо некоторое время побыть одной и подумать.
— Сомертон снова доставляет вам неприятности? — поинтересовалась Ханна.
Виктория кивнула: — И Харди тоже.
— Ну, хорошо. Я придумаю, как объяснить ваше отсутствие. Только, пожалуйста, не задерживайтесь, иначе мне придется послать лакея, чтобы он отыскал вас.
— Вы очень добры.
Виктория сбегала наверх за теплой накидкой и вышла из дома.
Тихий сумрак зимнего вечера окутал ее со всех сторон. Она свернула на боковую дорожку и неожиданно посреди заснеженного пространства обнаружила садовую скамейку. Очевидно, летом здесь разбивают цветники. Виктория смахнула со скамьи пушистый снег, села и посмотрела на усыпанное звездами небо. Как долго ей не удавалось побыть одной!
Возможно, уединение принесет ей временное облегчение, но, к несчастью, не поможет справиться с главной проблемой: скоро придется вернуться в дом, а значит — снова увидеть Сомертона. Казалось бы, после сегодняшних событий она не должна испытывать по отношению к нему ничего, кроме гнева, однако вышло иначе. Разумеется, она сердилась на него, но в то же время жалела. Его что-то мучило, и она не могла оставаться к этому безучастной.
— Какого дьявола вы здесь делаете в такой холод? Виктория слегка обернулась и увидела Сомертона, который смотрел на нее так, словно решил, что она сошла с ума.
— Я хотела побыть в одиночестве. И в данный момент продолжаю хотеть того же.
Не обращая внимания на ее слова, он шагнул вперед и уселся на скамейку всего в нескольких дюймах от Виктории.
— Вы знали, что я здесь? — спросила она.
— Леди Фарли посоветовала мне прогуляться. Она сказала, что прохладный воздух, возможно, пойдет мне на пользу.
— Понятно.
Интересно, чего ради Ханна так поступает? Некоторое время они сидели молча, потом Энтони вздохнул и, глядя на снег прямо перед собой, тихо сказал:
— Виктория, мне нет прощения. Я вел себя как последний идиот.
— Да. Но почему?
— Я разозлился.
— Почему? — повторила она.
Он тяжело вздохнул, и в морозном воздухе заклубилось облачко пара.
— Всю жизнь меня окружают сплошные тайны, интриги и ложь. И вы только тем и занимаетесь, что лжете и скрытничаете. Когда я услышал, как вы за моей спиной договариваетесь с Харди, то совершенно вышел из себя. Я понимаю, это нельзя считать оправданием.
— Нельзя. Тем более что вы сами отнюдь не склонны к откровенности. — Она пододвинулась чуть ближе к нему. — Вы ревновали меня к Харди?
— Да, — тихо признался он. — Когда я закрываю глаза и представляю себе, как он целует вас, мне хочется задушить его.
— Я всего лишь пыталась помочь вам, — прошептала она.
— Я знаю.
Виктория ужасно хотела, чтобы их доверительный разговор продолжался подольше, и спросила:
— Как вы думаете, мы можем поговорить друг с другом честно, но при этом какую-то часть правды оставить при себе?
Он посмотрел на нее и едва заметно улыбнулся:
— Давайте попробуем.
— Прекрасно. Начнем с меня, — сказала она. — Одна богатая женщина обнаружила, что ждет ребенка. Ей необходимо было сохранить это в тайне, и она заплатила мне, чтобы я взяла младенца, как только он появится на свет. Она купила дом, где я живу и воспитываю ее ребенка. И обещала передать этот дом в мою собственность, когда ее дочери исполнится восемнадцать лет.
— Женщина… — Сомертон вздохнул и покачал головой: — Мне следовало бы самому догадаться об этом. А если ее муж обо всем узнает?
— Насколько мне известно, у нее нет мужа. Возможно, когда-то был. Честно говоря, этот вопрос вообще никогда не обсуждался.
— Именно эта женщина научила вас читать? — спросил он, придвигаясь ближе.
— Да, а еще правильно говорить и вести себя должным образом в обществе. Она хотела, чтобы я могла дать ее дочери хорошее воспитание. Научившись более или менее бегло читать, я тотчас пошла в библиотеку и взяла книги по истории и математике. Передо мной открылся совершенно иной мир, о существовании которого я даже не подозревала. — Виктория улыбнулась: — Правда, математика мне не слишком понравилась.
Энтони негромко рассмеялся:
— Я любил математику, когда учился в школе. Поэзия наводила на меня тоску, а с числами я управлялся легко и с удовольствием.
— Ну вот, я рассказала вам все, что могла. Имя той женщины я обещала хранить в тайне.
— Спасибо за искренность.
Энтони понимал, что теперь его очередь рассказать о себе. Как это сделать, не впадая в чрезмерную откровенность? Задача не из легких. Однако Виктория смогла поделиться с ним частью правды. Значит, и ему стоит попробовать.
— Мне было десять лет, когда, за два дня до Рождества, я узнал от отца, что экипаж моей матери перевернулся, и она погибла.
Виктория широко раскрыла глаза и коснулась его руки:
— Мне очень жаль.
— Вы в этом возрасте уже потеряли обоих родителей. — Он сжал ее руку. — Восемь лет я жил с отцом и верил его рассказам о смерти матери. Но в тот вечер, когда мы с вами встретились у церкви, я узнал, что все было не так.
— Что значит «не так»? Ваша мать погибла как-то иначе? Он закрыл глаза, пытаясь заглушить боль, которую испытывал всякий раз, когда вспоминал тот вечер.
— Выяснилось, что моя мать жива.
— Вы уверены?
— Да. Эта новость ошеломила меня. Я прихватил бутылку бренди и очутился у церкви Святого Георгия.
— Это довольно многое объясняет. Но как же ваши родители? Они снова стали жить вместе?
Энтони чуть было не рассмеялся вслух:
— Нет. Мать не желает иметь ничего общего с отцом. Она ушла от него, потому что он изменял ей на каждом шагу. У него было несколько любовниц, и даже внебрачный ребенок.
— Знает ли ваш отец, что она жива? — прошептала Виктория. — Должно быть, ему было ужасно тяжело, когда он узнал правду.
На этот раз Энтони не стал сдерживать презрительного смеха:
— Да, должно быть, ему пришлось чрезвычайно тяжело — ведь он знал об этом с самого начала. Именно он придумал историю про перевернувшуюся карету.
Виктория прикрыла рот рукой.
— О Боже! — пробормотала она. — Ваша мать ушла к другому мужчине?
«Скорее, к другим мужчинам». Энтони отогнал от себя горькую мысль.
— Не совсем так, — произнес он вслух. — Боюсь, я не могу сказать вам большего, не открывая вещей, которые обещал хранить в тайне.
