Роберта Джеллис - Гобелены грез
Страсть молодости ее никогда раньше не беспокоила, но когда она видела, как весной жеребец покрывал кобылу или как поздним летом баран наскакивал на овцу, Одрис приходилось отворачиваться. Это зрелище пробуждало странное ощущение — ноющую, странно возбуждающую боль в паху, усиленную пульсирующей щекоткой, которая вызывала разбухание и увлажнение ее нижних губ. Как-то раз, когда она сидела, затаившись, стараясь разглядеть, как молодой, задиристый, словно воробей, ястреб терзал свою первую добычу, олень-самец, преследующий самку, настиг ее на опушке леса. Потрясенная, Одрис не могла оторвать глаз. Она видела, как самец снова и снова то поднимался, то опускался, и при этом животные издавали громкий крик, сопровождавший их спаривание. Ощущение между ее бедер достигло такой силы, что она почти прикоснулась к себе. Однако, когда ее рука скользнула под юбку, чувство страха взяло верх, и она не стала даже пытаться. Делала ли она так, когда была ребенком и была ли за это наказана, или ей за это пригрозили? Одрис не могла вспомнить, но как бы то ни было, происшедшее возымело действие — такой путь к облегчению был закрыт.
После этого случая она стала более осторожной и наблюдала за ястребами там, где она не могла стать случайным свидетелем случки животных. Но, даже избегая этих сцен, она не могла получить полного избавления. Сильное влияние на нее оказывало весеннее поведение птиц. Их любовная игра была не такой явной и не вызывала в ней чувственного возбуждения, однако отношения птиц были тесно связаны с построением гнезда для воспитания их потомства. Когда Одрис узнавала, что пара, за которой она наблюдала, соединяется ради продолжения жизни, в ней особенно сильно вскипало стремление к одному, своему желанному, к тому, кому она могла бы принадлежать так же, как и он принадлежал бы ей. То ли тело подсказывало ей, то ли душа, но ее желание часто сосредотачивалось на Хью.
И все же такие моменты болезненного переживания продолжались недолго. Весной, летом и осенью предстояло проделать много работы; Одрис также отвечала за цветы и травы для приправ, лечения и лекарств. Под ее руководством проводились пересадка и подрезание ветвей деревьев и кустарников, посадка однолетних растений и сбор плодов. Садовники благоговели к ней, потому что когда она погружала палец в землю со словами: «Сажайте семя на этой глубине и не глубже и прикройте его так-то», то эти растения прорастали. Или когда она, ощупывая сухие веточки, говорила: «Режь здесь», то кустарник буйно разрастался. Они никогда не называли ее ведьмой, ибо от ее прикосновения шло только хорошее. Кроме того, самый старый из них вспоминал отца Ансельма, который делал точно так же, как теперь и Одрис.
За этими занятиями оставалось мало времени для бесплодных мечтаний о единорогах. Более того, на предстоящие весну, лето и осень пищи для раздумий было больше, чем обычно. Бруно прислал целый ворох новостей, за которые дядюшка щедро вознаградил посланников. До сих пор казалось, что сэр Оливер хорошо все продумал, когда решился устроить теплый прием королю Стефану и заставить Одрис принести ему присягу верности. Наверняка почти все королевство поступило так же, ведь когда Стефан вернулся на юг и устроил в Лондоне прием по случаю Пасхи, то на нем присутствовали почти все высокопоставленные дворяне и епископы Англии и Нормандии и даже Роберт, граф Глостерский, сводный брат Матильды и ее наиболее решительный сторонник.
Все портили лишь два обстоятельства. Как и боялся Хью, Ранульф, граф Честерский, был взбешен тем, что Стефан обещал земли Честера королю Дэвиду. Граф в ярости покинул двор. Когда же Стефан усадил по правую руку от себя сына Дэвида Генриха Хентингтонского, то архиепископ Кентерберийский, который считал это место своим по праву, обиделся и, уехал. Эти события были на руку Дэвиду. Он утверждал, что его сыну нанесено оскорбление англичанами и отозвал его домой.
Легче было иметь дело с теми, кто выступил против открыто, с такими, как, например, Болдуин де Редверс. Но даже Болдуин предложил присягнуть Стефану, после того как увидел, что немногие остались верными Матильде, однако, к тому времени уже было слишком поздно. Король решил проучить его и отказал ему в своем покровительстве, которое он обещал тем, кто перешел на его сторону в самом начале. Стефан не угрожал попусту. Бруно прислал ликующее сообщение. В нем описывалось, что Редверс, бывший кастелян королевского замка в Эксетере, намеревался захватить этот город, но его население, расположенное к Стефану, послало тому донесение о планах Редверса. Поэтому король смог привести свое войско в Эксетер и осадил Редверса в самом замке.
Однако спустя немного времени новости стали вызывать скорее разочарование, чем удовлетворение. Следующее послание Бруно породило тень тревоги. Некоторые, принесшие клятву верности, делали это не с чистой совестью, — предупреждал он. — Во время осады Эксетера его гарнизон получил подкрепление, а те, кто должен был не допустить этого, не смогли представить убедительных оправданий. Бруно боялся, что Глостер и другие устроили заговор. И в этом, и в последующих посланиях Бруно упоминал о Хью, который также был с королем, ведя войско сэра Вальтера Эспека. Хью был посвящен в рыцари, что, как сообщал Бруно, он заслужил в полной мере, ибо это был отважный дьявол, сильный, как бык, всегда находившийся впереди независимо будь то атака или отражение вылазки из крепости. Одрис не просила повторять все то, что касалось Хью. Она не нуждалась в повторении. Каждое упоминание о нем, казалось, западало ей в сердце и согревало тело.
Затем последовало длительное молчание, и Одрис начала беспокоиться, опасаясь что Бруно ранен. За Хью она не боялась: единорога могли убить только пленного или в объятиях девы. Одрис уже стала всерьез подумывать о том, не попросить ли послать нового гонца, чтобы узнать здоров ли ее брат, когда поступило известие о падении замка Эксетер.
Как это ни странно, но в нем было мало ликования. У осажденных кончились запасы и им осталось выбирать между сдачей крепости и голодной смертью в ней. Они выслали парламентеров с просьбой разрешить им покинуть Эксетер. Стефан сначала отказал. И даже появление жены Редверса босой, с распущенными волосами, горько рыдающей, молящей о прощении не смягчило его. Но когда Глостер и его приверженцы стали уговаривать короля, тот внезапно изменил свое решение и не только разрешил гарнизону покинуть крепость без наказания, не потребовал клятвы больше не применять против него оружия, но даже оставил им их имущество и право вольного выбора своего хозяина.
— Что? — спросил сэр Оливер, услышав последние слова послания. — Повтори-ка еще.
