Виктория Холт - Дьявол верхом
– Вот человек, недовольный жизнью, – промолвил Леон.
– Почему?
– Потому что, по его мнению, она обошлась с ним не так, как он того заслуживает. Впрочем, все неудачники в мире жалуются на судьбу.
– Вина лежит не в наших звездах, а в нас самих, как отметил наш национальный поэт.
– Таких, как он, здесь много, мадемуазель. Зависть – весьма распространенное чувство. Она является составной частью каждого из смертных грехов. Бедняга Люсьен! Он имеет повод для недовольства, и думаю, что никогда не простит семейству Фонтен-Делиб.
– А что они ему сделали?
– Не ему, а его отцу. Жан-Кристоф Дюбуа был заключен в Бастилию и умер там.
– Но по какой причине?
– Потому что графу – отцу теперешнего – приглянулась жена Жана-Кристофа, мать Люсьена и Габриель. Она была очень красивой женщиной. Габриель унаследовала ее внешность. Есть такая вещь, именуемая lettre de cachet[51]. Она могла быть приобретена влиятельными людьми, и с ее помощью они были в состоянии отправить своих врагов в тюрьму. Жертвы никогда не узнавали причины их заключения. Lettre было достаточно, чтобы засадить их туда. Это просто чудовищно! Сами слова lettre de cachet могут посеять ужас в чьем угодно сердце. Возражать бесполезно. Графы де Фонтен-Делиб, разумеется, всегда пользовались влиянием в придворных кругах и парламенте. Могущество их велико. Отец нынешнего графа пожелал эту женщину, ее муж возражал и намеревался увезти ее. Затем однажды ночью к нему в дом прибыл курьер, имевший при себе lettre de cachet. Больше Жана-Кристофа никогда не видели.
– Какая жестокость!
– Да, мы живем в жестокое время. Поэтому люди и намерены изменить его.
– И они это сделают?
– Чтобы исправить ошибки столетий, требуется больше, чем несколько недель. У Жана-Кристофа были сын и дочь. Граф умер спустя три года после того, как сделал жену Жана-Кристофа своей любовницей, и хозяином замка стал теперешний граф, Шарль-Огюст. Габриель была молодой вдовой восемнадцати лет. Она пришла просить за отца. Шарля-Опоста поразила ее красота. Он был молод и впечатлителен. Но оказалось слишком поздно – Жан-Кристоф умер в тюрьме, не дождавшись приказа об освобождении. Как бы то ни было, Шарль-Огюст влюбился в Габриель, и спустя год после их встречи она родила Этьена.
– Какие, однако, драмы окружают замок!
– Там, где присутствуют графы де Фонтен-Делиб, всегда происходят драмы.
– Габриель, по крайней мере, простила несправедливость, причиненную ее отцу?
– Да, но Люсьен – другое дело. Я часто думаю, что он лелеет мстительные замыслы.
Когда мы подъезжали к замку, я не могла отогнать мысли о несчастном, которого безжалостно обрекли на окончание жизни в тюрьме лишь потому, что кто-то пожелал убрать его с дороги. Мне казалось, что атмосфера интриги и драмы, царящая в замке, начинает сгущаться вокруг меня.
* * *
Марго позвала меня к себе в комнату. Она выглядела веселой, и я снова удивилась ее быстрым переходам от подавленности к жизнерадостности.
На ее кровати лежало несколько рулонов материи.
– Посмотри, Минель! – воскликнула она.
Я обследовала рулоны бархата. Один был коричнево-красного цвета с золотым кружевом, а другой – голубой с серебряным.
– У тебя будут прекрасные платья, – заметила я.
– Только одно. Второе предназначено для тебя. Голубое с серебром очень тебе пойдет. Скоро будет бал, и отец велит, чтобы я выглядела на нем как можно лучше.
Я потрогала голубой бархат и сказала:
– Такой подарок я не могу принять.
– Не будь глупой, Минель. Неужели ты сможешь пойти на бал в том, что привезла с собой?
– Конечно, не смогу. Значит, я не пойду на бал.
Марго с раздражением топнула ногой.
– Тебе не позволят не пойти. Именно для бала тебе и предлагают платье.
– Когда я согласилась сюда приехать, то не знала, что мне предстоит быть… фальшивой кузиной. Я прибыла как твоя компаньонка.
Марго расхохоталась.
– В чем бы ни заключалась твоя работа, ты первая, кто жалуется, что с ней обращаются слишком хорошо. Конечно, тебе придется пойти на бал. Я ведь нуждаюсь в сопровождающей даме, не так ли?
– Ты говоришь глупости. Зачем тебе сопровождающая на балу, который устраивают твои родители?
– Один родитель. Не думаю, что мама будет присутствовать. Как говорит папа, у нее всегда найдется для такого случая очередное недомогание.
– Это недобрые слова, Марго.
– О, перестань изображать чопорную старую учительницу! Ты уже не преподаешь в школе. – Завернувшись в коричнево-красный бархат, она подошла к зеркалу. – Разве это не чудесно? Какой великолепный цвет! Как раз для меня! Правда, Минель? Неужели ты не рада видеть меня веселой?
– Меня удивляет, что у тебя так быстро меняется настроение.
– Ну, не совсем меняется. В душе я все еще тоскую по Шарло. – Марго указала себе на грудь. – Но я же не могу печалиться все время, а радость по поводу бала и нового платья не уменьшает мою любовь к малышу.
Марго обняла меня, но я все еще была в нерешительности.
– Не думаю, что могу принять это платье, Марго, – сказала я, наконец.
– Почему? Это ведь род жалования.
– У меня есть свое жалование. А это другое дело.
– Папа придет в бешенство, а он в последнее время был в таком хорошем настроении! Он сказал мне, чтобы я выбрала материал для нас обеих, а потом сам стал предлагать цвета, что для него весьма типично. Уверена, что папа был бы весьма недоволен, если бы я выбрала не то, что он предложил.
– И все-таки мне не следовало бы это принимать.
– Аннетт, наша портниха, сегодня придет, чтобы начать работу.
Я решила, что должна повидать графа и готовиться к отъезду. Слишком много я узнала о нем и о его образе жизни, чтобы чувствовать себя счастливой в его семье. Я не могла отбросить в течение нескольких месяцев то, чему меня учили со дня рождения. Более того, я не сомневалась, что жизненные принципы моей матери куда более достойны, чем те, которые господствовали в замке.
Я знала, что в это время граф обычно сидит в библиотеке и не любит, чтобы его беспокоили. Но я решила пойти на риск вызвать его неудовольствие, тем более что это только облегчило бы мой отъезд.
Однако граф отнюдь не был раздосадован, увидев меня. Он тут же поднялся, взял меня за обе руки, отвел в комнату и предложил стул. Я села, и он поступил так же, придвинул прежде свой стул поближе к моему.
– Чем я обязан этой радостью? – осведомился граф.
– Думаю, что пришло время объясниться, – начала я, однако смелость и решительность, с которыми я вошла в библиотеку, быстро испарились.
