Кэтрин Сатклифф - Одержимое сердце
Она попятилась к двери, все еще глядя на брата.
— Вы позовете меня, если вдруг понадобится? Я закрыла за ней дверь и заперла ее на ключ. Повернувшись лицом к милорду, я глубоко вздохнула, распрямила плечи и снова приблизилась к нему. В его остекленевшем взгляде, устремленном прямо перед собой, словно он пребывал в летаргическом сне, было что-то очень-очень знакомое.
— Ну вот, — сказала я громко, — что проку сидеть взаперти, как какой-нибудь монах-цистерцианец!.
Наклонившись к нему так, что мое лицо оказалось совсем близко, и опираясь на гнутые подлокотники его стула, я спросила:
— Вы слышите меня? Да, я знаю, что слышите. Можете вы встать?
Я потянула его за отвороты халата, пока наконец он не оказался нетвердо стоящим на ногах передо мной. Заставив его обнять меня за плечи, я принялась водить его по комнате. Наконец, придвинув стул к окну, я посадила Ника на стул, раздвинула тяжелые драпировки и впустила в комнату ослепительный дневной свет.
Николас тотчас же поднял руки к лицу, чтобы защитить глаза от света.
— Вот что получается, когда живешь в пещере, — сказала я.
Потом открыла окно, и холодный ветер ударил ему прямо в лицо.
— Это приведет вас в чувство, — обратилась я к нему.
Я открыла все окна, и в комнате стало так холодно, что я забралась в его постель и завернулась в одеяло, закутавшись до самой шеи.
Я заметила, что он несколько раз посмотрел на меня, и сказала:
Цистерцианцы — члены католического монашеского ордена.
— Если вам холодно, милорд, встаньте и закройте окно. Если свет раздражает ваши глаза, задерните шторы.
Но Николас продолжал сидеть на стуле, хотя тело его сотрясалось от дрожи, а губы посинели.
Тем временем я продолжала говорить. Я долго распространялась об обязанностях врача, главным образом потому, что эта тема всегда меня интересовала. Я сказала ему, что однажды работала в больнице — разумеется, я не стала упоминать Оукс, а также почему я попала в это проклятое место, — я рассказала о том, что мне разрешали помогать в работе самым влиятельным и известным докторам, в том числе и из Лондона. Потом с глуповатой улыбкой я похвасталась, что, вне всякого сомнения, могла бы кое-чему научить Брэббса.
Потом заговорила об Уолтхэмстоу, потому что знала, что мы оба любили это место.
— Я люблю эти темные окна и пруды, в которых отражается серое зимнее небо. Я люблю грачей и галок, гнездящихся в соломенных крышах деревенских домов. Я люблю каждую овечку и каждого ягненка, пасущегося на здешних лугах. И, — добавила я совсем тихо, — я люблю вас.
Меня охватила тоска при виде того, как он вздрагивает и смотрит в окно. Выбравшись из кровати, я села на широкий подоконник и подтянула ноги к груди, и так сидела, опираясь подбородком о колени. Воздух был холодным. Солнечный свет отражался от снега, покрывавшего деревья, сверка, в капельках талой воды, падающей с кровли дома.
Сквозь безлиственные ветви дальнего леса о могла видеть Малхэм. А еще ближе я разглядеда Джима с собаками, пробиравшегося под аркой ворот. Потом заметила Полли, спешившую из курят ника с передником, полным свежих яиц. Я снова перевела взгляд на Николаса. Он смотрел на меня.
Не могу описать, что я почувствовала в эту минуту, став объектом его столь пристального изучения, — этот взгляд был нежным, полным желания, взглядом любовника. От него по моему телу распространилось тепло, во мне зародилась боль, столь же сладостная, сколь мучительная, и я с трудом удержалась от слез, изо всех сил прикусив губу. Этот взгляд показал мне, что я не была для него незнакомкой. Право же, не была.
— Лорд Малхэм, — обратилась я к нему и заметила, что мой голос дрожит, — вы чувствуете себя лучше?
Он смотрел на меня, не отводя глаз. Наконец, слегка проведя языком по пересохшим губам, ответил:
— Мне чертовски холодно, дорогая.
Я спрыгнула с подоконника, сорвала покрывало с постели и укутала его колени. Потом, встав на колени рядом с ним, спросила:
— Как вы себя чувствуете?
— Усталым. Долго я спал?
— А вы помните, как уснули?
— Я помню, что пытался проснуться.
— И не могли?
Он покачал головой, и черная прядь упала ему лоб. Я отвела ее со лба Николаса кончиками пальцев.
— Что было последним, что вам запомнилось, милорд?
— Я писал портрет… но что-то не выходило.
Лицо было не таким, как надо. Совсем не получалось. Я был в смятении…
Он закрыл глаза и откинул голову на спинку стула.
— Николас, что вы видели в своих снах.
— Это были кошмары.
— О чем?
В его глазах мелькнула боль.
— Мне снилось, что я снова вижу свою жену. Мне снилось, что я пошел за ней на кладбище и разрыл ее могилу.
— Было что-нибудь еще?
— Кто-то стоял над моей постелью. Голос его стал хриплым и напряженным.
— …И?
— Колокола.
Следующий вопрос тут же сорвался у меня с языка:
— Вы слышали колокольный звон?
— Да, очень тихий, очень-очень тихий. О боже, как болит голова…
Николас потер висок и, повернувшись к окну, попросил:
— Задерните эти чертовы шторы. От света у меня резь в глазах.
Я охотно подчинилась, потом снова повернулась к нему.
— Я замерзаю, — сказал он.
Я заметалась по комнате, захлопывая окна изадергивая шторы. Потом поспешила к камину и начала раздувать огонь, пока не послышался веселый треск горящих дров и благотворное тепло не распространилось по комнате.
Когда я вернулась к нему, глаза его были закрыты, а на губах блуждала улыбка.
— Представьте себе, — послышался его спокойный сонный голос. — Представьте, что я просыпаюсь после всех этих кошмаров и нахожу вас, сидящей на моем подоконнике, как маленький дрожащий воробышек.
— Представляю, — прошептала я, — очень хорошо представляю.
Глава 11
Я оставалась с Николасом весь день. Я сидела и смотрела, как он тревожно, урывками, спал в своем кресле. Иногда он пробуждался, открывал глаза, выпрямлялся и оглядывал комнату. Все минуты, когда он был в сознании, длились недолго, и он снова откидывал голову на спинку кресла и уплывал в сны. Такое состояние я не раз наблюдала в Оуксе. Я вспоминала, как врачи говорили родственникам:
— Сон — это единственный способ для организма избежать новых стрессов.
И часто так оно и было: я испытала это на себе. Однако причиной такого состояния бывала не одна только депрессия.
Я задремала, а когда проснулась, почувствовала, что холод пронизывает меня до костей. Огонь в камине догорел. Протирая глаза, я вздрогнула: стук в дверь, нарушивший тишину комнаты, показался мне очень громким. Я тотчас же вскочила с постели, вытащила из кармана ключ и открыла дверь.
