Наталья Майорова - Время перемен
Юлия усмехнулась. Европейские развлечения они явно представляли себе очень по-разному. Но ведь всегда можно найти компромисс. Главное, что Алекс на все готов ради нее и доказал это делом. Да и занятный Максимилиан будет рядом, в соседях или даже спутниках… Что ж…
– Юлия, давай завтра же поедем в Синие Ключи. Я покажу тебе, как я отстроил дом, ты скажешь мне, как ты хотела бы отделать комнаты, как благоустроить парк, к этому я еще даже не приступал, и он, если честно, уже здорово одичал… И посмотрим, что можно сделать со старой мельницей на ручье, она очень романтична…
– …И паровую маслобойку, и цех по плетению лаптей, и… какие там у тебя еще задумки? – иронически подхватила Юлия. – Алекс, учти, я тебе еще ничего не пообещала!
– Но я могу надеяться? – Александр схватил руку девушки и прижал ее к своим губам. Губы были сухие и горячие.
– Конечно можешь, – доброжелательно сказала Юлия и не отняла руки. – Не будь у нас надежд, мы все давно уже умерли бы…
В той же гостиной, две недели спустя. Разговор шел так напряженно по тону, что даже зеленые тона обивки отливали красным. Обе собеседницы стояли.
– Мама, пойми, мне надоели сплетни, которые ты собираешь по всей Российской империи, прикрываясь моими интересами.
– Как ты можешь так говорить! – Лидия Федоровна заломила руки. Двадцать лет назад этот нервический жест ей очень удавался. Ныне руки не заламывались, а как-то плавно гнулись, напоминая огромные толстые макаронины. – Ты моя единственная дочь, и я, естественно, беспокоюсь о твоей судьбе. Или нынче это зазорно?
– Я предпочла бы, чтобы ты не беспокоилась, – честно ответила Юлия.
– Ты вопиюще неблагодарна, Юлия. Не только я беспокоюсь, даже отец разузнал по своим каналам подробности…
– Ох, мама, лучше бы ты не впутывала хотя бы папу…
– Замолчи! – завизжала Лидия Федоровна. – Как ты смеешь все время меня перебивать! Ты и твой отец! Вы оба пьете мою кровь и меня же выставляете виноватой! И ладно бы вам было чем кичиться! Неудачливый игрок и гордая красавица, которую вот-вот запишут в старые девы. Сережа Бартенев явно предпочитает проводить время не с тобой, а с цыганами и танцовщицами. А когда я к слову спросила о вас у его матери, она так надменно подняла брови…
– Господи, мама! Ну зачем?! – Юлия болезненно сморщилась, видимо представив себе эту сцену.
– А затем! Ты нынче благосклонно взираешь на своего подросшего кузена, которого прежде гоняла поганой метлой, несмотря на его слюнявое обожание? Так знай: Алекс не владеет Синими Ключами и прочими активами Николая Осоргина! По условиям завещания он пожизненно пользуется ими, а после все переходит в ведение благотворительного фонда, который будет строить не то театр, не то богадельню для престарелых актеров… В общем, что-то вполне бессмысленное, но во славу его возлюбленной цыганки. Так что, выйди ты теперь за Кантакузина, вашим детям не достанется ни копейки!! И это ты называешь сплетнями?!!
Лидия Федоровна все возвышала голос, а под конец, забывшись, даже погрозила в пространство мягким кулачком – неизвестно кому.
Юлия внимательно выслушала мать.
– В общем-то, я догадывалась о чем-то подобном, – медленно сказала она. – Бедный Алекс пытался дать мне понять, но не решался говорить прямо… Мама, твой пафос не достигает моего сердца по одной простой причине, которая, я уверена, даже не приходит тебе в голову. Видишь ли, дело в том, что я не собираюсь иметь детей. Я их категорически не люблю, да и нынешнее время кажется мне каким-то не слишком подходящим для деторождения. Так что мне абсолютно безразлично, что будет с Синими Ключами и прочим после моей смерти. Театр в честь любви – это весьма пикантно, и мне нравится даже больше, чем бестолково проматывающие состояние родителей наследники вроде милого твоему сердцу Сереженьки Бартенева… А что касается того возможного случая, что Александр отправится в мир иной раньше меня, так, во-первых, мы еще молоды, чтобы так уж настойчиво думать о смерти, а во-вторых, для умелого хозяина – а Алекс твердо намерен стать именно таким – всегда есть возможность перевести часть активов… Я думаю, он не откажется заранее обо мне позаботиться…
Лидия Федоровна прожила всю свою жизнь, повинуясь исключительно эмоциям, и теперь смотрела на свою дочь со сложным чувством. Не то восхищаясь ею, не то ужасаясь тому, что выросло из крохотного комочка, который она когда-то в самом прямом смысле носила под своим собственным сердцем.
Младшая из сестер Зильберман осторожно постучалась в комнату Аркадия.
– Аркадий Андреевич! – Девица деликатно шмыгнула вечно распухшим носом. – Там к вам… Барышня пришла и…
Аркадий встал с кровати, лежа на которой просматривал февральский «Медицинский вестник», одернул черную шерстяную рубашку, быстро провел по волосам обеими ладонями. Вообще-то, о приходе гостей оповещает постояльцев Федосья или уж сама Аполлинария Никитична… Отворил дверь, сделал приглашающий жест.
– Генриетта Николаевна?
– Понимаете, Аркадий Андреевич, – тревожным заговорщицким шепотом сказала младшая Зильберманиха, не переступая порога, – она, эта барышня, вполне приличная на вид, но говорит…
– Что ж говорит-то? – не удержался Аркадий. Внутри нарастала тревога. Был почти уверен, что это по партийной части. Опять где-то провал, аресты, казни… Проклятые времена…
– Говорит, что она и есть тот контуженый мальчик-оборванец, которого вы тогда, в те ужасные дни, подобрали на улице. И при этом так странно подмигивает: «Что, мол, не узнали?» Но этого же не может быть? Это такой розыгрыш, да?
– Конечно розыгрыш, – машинально ответил Аркадий. – Непременно розыгрыш. Обязательно розыгрыш.
Машинально же взглянул на помятую от лежания постель, которая без куклы все еще казалась осиротевшей. Зильберманиха с ее болезненной чуткостью старой девы перехватила взгляд и поджала губы. Аркадий почувствовал, что краснеет.
– Благодарю вас, Генриетта Николаевна, – сказал он и, оттеснив женщину, прошел по коридору в столовую-гостиную.
Люша медленно и как будто даже лениво поднялась ему навстречу и улыбнулась медленной же улыбкой, явно подсмотренной и выученной в гнезде венецианцев Гвиечелли. Улыбка проявлялась на лице, как переводная картинка, и напоминала о полотнах да Винчи. Маленькие руки в перчатках сплелись перед высокой грудью диковинным образом, головка чуть наклонена, непокорный локон, выбившийся из аккуратной прически, слишком живописен, чтобы быть естественным случаем…
Театр!
