Чарльз Норрис - Зельда Марш
— Ну, девочка, надо отдать тебе справедливость, ты умеешь ходить за больными! Ах, господи, хоть бы мне продержаться до Фриско, а там я отдохну, как следует… А вдруг у меня туберкулез, Зель?
— О, нет, дорогой. Просто сильная простуда, — ничего больше.
— Может быть позвать другого врача, как ты думаешь?
— К чему, Джордж? Это — хороший врач, его рекомендовал Хаас. А звать еще одного — это значит отдать еще пятерку…
— Дело идет о моем здоровье, а ты думаешь о деньгах! Ну и жена!
— Да нет же, мне не жаль денег, ты знаешь это. Но ведь тебе гораздо лучше…
— А если бы я умер, что было бы с тобой? Страшно подумать! Прошлую ночь я не мог уснуть и все глядел на тебя. Ты спала подле меня так крепко, а у меня слезы катились градом, и я говорил себе: «Я не должен поддаваться, я должен поправиться, чтобы оберегать и защищать ее против целого мира»… О, Зель, я так тебя люблю! Ты так добра ко мне! Ты — ангел, тихий ангел, а я себялюбивое животное…
Она откинула назад его спутанные черные волосы и нежно поцеловала в лоб.
— Не расстраивайся, родной. Ты скоро поправишься.
— Три выступления в день — да это никакая лошадь не выдержит! А я больной человек, очень больной, Зель!
Она охотно ходила за ним, хотя он был очень требовательный больной. Его капризам и мнительности не было конца. Он готов был целый день пичкать себя лекарствами и советоваться с врачом. Но зато он теперь был всегда с нею. Она была спокойна за него. И денег уходило меньше, несмотря на все расходы, связанные с болезнью.
Они попали в Калифорнию ранней весной, когда в садах по склонам гор цвели фруктовые деревья, белыми и розовыми гирляндами спускаясь от темной линии горных елей вниз, в долины. Фермы, луга, скот на пастбищах, черепичные крыши, красные пасти оврагов, где когда-то находили золото, дикие цветы, пестревшие в полях, у дорог, всюду… Потоки солнечного света, чистая лазурь неба…
Зельде, стоявшей на площадке вагона, хотелось широко распахнуть объятия и кричать от счастья, что она снова в родной Калифорнии.
Ей так хотелось, чтобы Джордж увидел всю эту красоту, почувствовал ее, как она. Но когда она вошла в вагон, ее радость разом померкла. Джордж сидел с Бендером, Гейденом и Ваном и играл в покер.
— Мы только немного, Зель, — виновато обратился он к ней, избегая ее взгляда. — Не сидеть же тут весь день, помирая от скуки. Когда мы будем в Сакраменто, Ван?
Но Зельда видела, что Джорджа уже снова захватила старая страсть и теперь конец ее влиянию. Снова начнется все сначала. Он ведь теперь здоров, она ему больше не нужна…
5— Милочка, вы никогда не пожалеете, что согласились! Вы станете в тысячу раз лучше! Боитесь, что вас будут называть «крашеной»? Но мужчины не обращают внимания, крашеные у вас волосы или нет, лишь бы вы были хорошенькой.
— Я бы на вашем месте сделала это, Зельда. Мильдред совершенно права: в нашей работе главное — наружность, и надо стараться выглядеть как можно красивее.
— Голубушка, вы будете — прелесть! Золотые волосы и черные брови! А для Джорджа какой сюрприз!
Мод де Решке лежала на постели в рваном, в пятнах, голубом шелковом капоте, а Мильдред, тоже в неглиже, сидела, поджав босые ноги, в старом плюшевом кресле и курила, стряхивая пепел на вытертый ковер. А за окном тонула в утреннем тумане Мишн-стрит.
Зельда стояла перед зеркалом, разглядывая свои длинные каштановые волосы, распущенные по плечам. Красивые волосы, жаль их красить. Но так они не привлекают ничьего внимания.
— В нашем деле только и важна наружность, — повторяла Милли. — И первые ряды, и вторые, и задние — все только на это и смотрят. А когда вы приходите искать работу, эти типы, что сидят в бюро, сначала рассмотрят вас своими свиными глазками, а потом уже спросят, какое у вас амплуа.
Это была правда. И скоро им с Джорджем придется искать место. Наступала последняя неделя их работы у Салливана и К°.
Она подумала о грязном, жалком, второразрядном театре, о котором никогда не слыхала, когда жила в Сан-Франциско, о дешевых меблированных комнатах, где остановилась вся их компания, о предстоящей, быть может, встрече с Бойльстоном или с кем-нибудь из ее прежних знакомых…
Когда она покидала Сан-Франциско, она рисовала себе не такое возвращение. Глядя в зеркало, она думала о перемене, происшедшей в ней за эти полтора года. Она выглядела более зрелой, тень жесткости появилась в глазах и у губ, но теперь она стала самоувереннее и соблазнительнее.
— И огрубела, — пронеслось в ее голове, — Что же, этого следовало ожидать! Сомнительные театры, сомнительные гостиницы, сомнительные приключения.
Нет, никто из старых знакомых не увидит ее усталой и разочарованной! Она скажет Джорджу о тех деньгах, что отложила, и истратит половину на новые платья, новую шляпу. И при встрече со знакомыми будет говорить:
— Да, я теперь в водевиле. Это гораздо выгоднее, чем серьезный театр. Мы с мужем здесь проездом, только на неделю. О, мне отлично живется. Превесело быть на сцене, особенно в водевиле, где работаешь только несколько минут вечером, да порою на дневных сеансах…
И вдруг она промолвила вслух:
— Ладно, девочки, тащите все, что надо, и давайте проделаем это!
6Перемена была разительна. Милли оказалась права: блондинкой Зельда выглядела в тысячу раз красивее.
Все восторгались, пели ей дифирамбы, а пуще всех — Джордж.
— О девочка, ты просто сногсшибательна! Приятно будет показать тебя парням и сказать: «Вот, глядите, это — моя жена!» И слава богу, что кончилась эта канитель с Сэлливаном. С этакой женушкой можно метить выше. Завтра же повидаюсь с Моррисоном! Нет, ты слушай: я знаю, что говорю. Все эти Ваны, и Мэйбел, и Гейдены — нам не компания. Моррисон с радостью даст нам две сотни. Довольно мы наработались, как негры, давая по пяти представлений в день! Я желаю жить, как белый! Я думал, что ты-то больше всех поддержишь меня в стремлении к лучшей жизни. А, если ты этого не хочешь, то лучше бы тебе вернуться к своей Буланже и предоставить мне снова играть «юнцов» в театре…
Его слова больно жалили, но Зельда не отвечала на них. Что толку говорить? Если Джордж находит, что она его связывает, пусть идет своей дорогой… Но нет, это глупости! Она нужна ему. Без нее он ничего не добьется. Если он не знает этого, то знает она. Она никогда не покинет его, хотя бы он и был с нею груб и безрассуден.
— Я только сомневаюсь, — сказала она примирительно, — имеет ли Моррисон право…
— Это уж ты предоставь мне! Что ж, раз он один из главных акционеров «Орфея», неужели он не может делать, что хочет?
