Роксана Гедеон - Парижские бульвары
– А дверь? Дверь открыта?
– Она всегда открыта. Будто тут есть что воровать! Я украл у него серебряную ложку, а он даже не заметил, подумал, что ее вообще не было.
– Давай войдем, мне надо поговорить с ним.
Я толкнула дверь, и на меня сразу повеяло спертым жарким воздухом и нестерпимыми запахами кислого вина, перегара и пота. Синьор Бельтрами храпел во всю свою здоровую носоглотку, бросившись ничком на топчан и разбросав огромные ноги в сапогах. Пьян он был мертвецки. Я с грустью поняла, что мне его не растолкать.
Был, правда, другой выход. Я подошла к дряхлому столу, вытянула один ящик, потом другой, вытряхнула из них все содержимое. Целый град каких-то расписок, бумажек посыпался на пол. Синьор Бельтрами ни на что не реагировал. Я торопливо разбирала всю эту дребедень. На глаза мне попался конверт: «Париж, улица Па-де-ла-Мюль, номер 49. Мадам Стефания Риджи». То, что я искала…
– Ты знаешь, где эта улица Па-де-ла-Мюль, Брике?
– В двух шагах, мадам, – сказал мальчишка, набивая карманы мелкими монетками, вывалившимися из штанов синьора Бельтрами. У меня мелькнула мысль, что этот сорванец, пожалуй, нынче богаче меня. Надо только не дать ему понять этого. – Нужно спуститься по улице Сен-Луи на улицу Нев-Сен-Жилль, а оттуда на Королевскую площадь. А там совсем близко.
– Чудесно. Значит, ты проведешь меня?
Я бы уже ни за что не хотела расстаться с Брике. Мне казалось, что он самый ловкий, расторопный и толковый из всех, кого я знала. Уж он-то действительно будет помогать мне, а не висеть на шее.
Во двор дома номер 49 на улице Па-де-ла-Мюль я вошла с сильно бьющимся сердцем. Дом был обыкновенный, ничем не отличающийся от других домов, сдающихся внаем. Те же пять этажей и глухая мансарда. Чем выше этаж, тем беднее жилье. Несмотря на позднее время, в песке еще играли грязные дети. Окна освещались тусклым светом, ведь свечи нынче стали дороги.
Я подошла к песочнице, машинально погладила по голове черноволосого смуглого малыша лет пяти. И тут я поразилась: ребенок смотрел на меня глазами Джакомо. Да, теми самыми глазами – глубокими, темными, с длинными ресницами и мягким доверчивым выражением. Глаза необыкновенной красоты… Только зрачки у мальчика были подвижны – он, несомненно, видел.
У меня перехватило дыхание.
– Как… как тебя зовут? – выдохнула я с трудом.
– Ренцо Риджи, – шепеляво пролепетал ребенок. – А еще у меня есть сестры Зойзета и Флери.
– Жоржетта и Флери?
– Да.
Я сама не замечала, что говорю с ним по-итальянски. И он, ничуть не удивляясь этому, отвечал мне таким же образом.
– Ренцо, – проговорила я, – ах ты, малыш.
– Я не малыш. Мама сказала, что через два года я пойду к сапожнику и буду шить сапоги.
Они были бедны. Я поняла это, и сердце у меня сжалось. Когда-то я была так богата, что могла бы озолотить их. Но я ничего о них не знала… А теперь я сама стала нищей. Даже более нищей, чем они.
– Скажи, Ренцо, а есть ли у тебя дядя по имени Розарио? Подумав, он ответил:
– Есть. Дядя Лозалио сейчас в армии. Мне мама сказала. Мама уже стояла на пороге – высокая, еще молодая, но сильно располневшая женщина со свечой в руке.
– Ренцо, мальчик мой! Уже пора спать. Беги скорее, я же запрещала тебе разговаривать с незнакомыми людьми!
Малыш поднялся, отряхнул от песка штанишки и побежал к дому. Я подошла поближе, увлекая за собой скучающего Брике. В эту минуту откуда-то донесся отдаленный бой часов: было уже десять вечера.
Я смотрела на эту женщину, уже зная, что она – та самая синьорина Стефания Старди, моя гувернантка, ставшая женой Джакомо. Смотрела и не узнавала. Ни следа не осталось от той стройной русоволосой девушки. Передо мной была почти грузная, растрепанная женщина в буржуазном чепце, явно не следящая за своей одеждой и внешностью. Руки у нее были большие и красные – видимо, от стирки. Она говорила громко и, вероятно, мыла полы, ибо только что выплеснула грязную воду из таза. Можно ли было узнать в этой женщине ту Стефанию Старди, что своими музыкальными способностями очаровала даже старую маркизу де л'Атур?
– Что вам нужно от моего сына? – спросила она резко. Я пожала плечами.
– Ничего. Я хотела бы видеть Джакомо, вот и все.
– Джакомо? Почему это вы называете его так?
Я не удивлялась, что она не узнает меня, потому что заранее приготовилась к этому. Но меня удивлял тон моей невестки – сварливый, враждебный, словно она была зла на весь мир.
– Я Ритта Риджи. По крайней мере, меня так когда-то называли. И я хочу видеть своего брата.
Стефания ничем не выдала своего удивления. Она лишь спрятала Ренцо за свою спину, словно опасалась, что я сделаю ему что-то плохое.
– Ритта Риджи? Когда мы видели твою карету, разъезжающую по набережным, и слушали сплетни о твоих замужествах и успехах, тебя звали принцессой де ла Тремуйль де Тальмон. Когда ты была богата и купалась в золоте, ты не вспоминала о нас. А теперь ты приходишь сюда нищая и наверняка без гроша в кармане. Ты пришла просить денег, не так ли? И помощи? Я была уверена, что рано или поздно это случится.
Мне стало больно. Неужели и Джакомо так ожесточен против меня? Неужели они думают, что я знала, где они живут, и даже не посетила их, когда была богата? Как это горько, если наша семья теперь, когда все ее члены вроде бы нашлись, расколется на два враждебных лагеря: с одной стороны я и Антонио, с другой – Джакомо и Розарио.
– Знаешь, что я делала все эти годы? В то время, как ты развлекалась в Версале – об этом писали все газеты, – я мыла посуду и чистила кастрюли, таскала по утрам тяжелые корзины с мусором и вязанки дров. Если зима выдавалась холодная, фонтаны замерзали, и я скалывала лед, чтобы дома растопить его и не оставаться без воды. Я торговалась с лавочником за каждый грош. Я стала прачкой – взгляни, у меня все руки испорчены мылом и щелочью.
Я даже не открывала рта, чтобы опровергнуть все эти обвинения. Было видно, что Стефания давно мечтала о том, чтобы высказать все мне прямо в лицо. Да и в чем я могла ее упрекнуть? Разве что в том, что она была слишком горда и не разыскала меня раньше.
– А у меня трое детей, моя милая, и я не могла бросить их так, как это сделала ты…
– О, довольно! – взмолилась я. – Что ты знаешь о моей жизни! У меня есть дети, и я люблю их. Но тебя, по крайней мере, не лишили права видеть своих детей. А я не могу покинуть Париж, потому что закрыты заставы… Ты тяжело работала, это правда. Но разве ты знаешь о том, что пришлось вынести мне? Твоей жизни ничто не угрожает. А я уже столько времени живу в кровавом кошмаре, страшась смерти. И как же ты можешь упрекать меня? Ведь я уже чудовищно наказана за преступление, которого не совершала!
