Уинстон Грэм - Четыре голубки
— Представьте себе, — сказал Армитадж, — я уже десять лет моряк, но ни разу не видел тюленя!
— Да и я тоже, если на то пошло, — откликнулся Дуайт.
— Как же это так? — поразился Сент-Джон Питер. — Их и на этом побережье полно. Рядом с Меваджисси можно встретить хоть каждый день, и в устье Хелфорда. Скачут по скалам. Но кому это надо? Я и шагу не сделаю, чтобы посмотреть на тюленей!
— Помню, еще в детстве, — сказала миссис Говер, — мы устроили вылазку с Сент-Ивса. Остановились у Сент-Обинов — я с братом и сестрой — вышли на прогулку в солнечное утро, но погода испортилась, и лодка чуть не перевернулась.
— Предательское побережье, — протянул Сент-Джон Питер. — Вероломное! Вы не затащите меня в лодку, ни в маленькую, ни в большую. Это же всё равно что плавать между зубами аллигатора!
— А мы постоянно выходим рыбачить, — заявила Демельза. — Главное — следить за погодой. Рыбаки ведь выходят в море, и ничего. Ну почти всегда.
— Было бы неплохо устроить завтра небольшое приключение, если день будет хорошим, — предложила миссис Говер. — До Хелфорда не так уж далеко, детям наверняка понравится. Ты не мог бы отложить отъезд, Хью?
— Увы, в четверг я должен быть в Портсмуте.
— Что ж... — миссис Говер улыбнулась Демельзе. — Тогда съездим к Тюленьей пещере как-нибудь в другой раз. Я про нее слышала. Довольно известное место.
— Если этим неприветливым летом погода наконец-то наладится, привозите детей в Нампару, миссис Говер. От моей бухты до Тюленьей пещеры всего двадцать минут, и вряд ли они будут разочарованы.
Демельза удивленно взглянула на Росса. Для человека, который не хотел приезжать, это был неожиданно дружеский жест. Она не знала, что эта перемена настроения от раздражения и ревности до уверенности проистекала от взгляда на нее и сопровождалась порывом успокоить собственную совесть.
— И приглашаем вас остаться у нас на ночь, — поспешно добавила она.
— Это было бы замечательно! Но... Возможно, стоит подождать возвращения Хью.
Армитадж покачал головой.
— Мне было бы чрезвычайно приятно, но вероятно, я не вернусь в Англию еще года два.
— Черт побери, — сказал Сент-Джон Питер, — найдутся занятия и поинтересней, чем выходить в море на мерзкой лодчонке и глазеть на водных млекопитающих с усами. Но каждому свое.
Они спустились вниз, выпили чаю, потанцевали, потом поболтали и снова потанцевали. Демельза выпила слишком много портвейна и почувствовала себя свободней в доме аристократа, чем могла бы осмелиться. Зная свое пристрастие к этому напитку, она удерживалась от него, пока не подросла Клоуэнс, но сегодня сделала себе поблажку, и причина этому была эмоциональной, чуть ли не мазохистской. Хью Армитадж видел в ней безупречную женщину, создание из греческих мифов, идеал без изъяна, и ради его же блага стоило лишить его иллюзий. Несмотря на уверения, что он знал многих женщин и видит их недостатки, Хью упрямо отказывался видеть недостатки в ней. И потому, как бы ни печально было вести себя подобным образом, поскольку Демельза заботилась о своем реноме, пусть даже и фальшивом, ей пришлось показать, что она ничем не отличается от других.
В особенности это было необходимо, потому что Хью уезжал. Демельза искренне ценила его дружбу и хотела сохранить ее, как теплое воспоминание, и когда они снова встретятся через два года, то смогут возобновить ее. Теплые отношения — вот что правильно. Даже восхищение, да поможет ему Бог, если он чувствует именно это. Но не иллюзии, не обожание, не любовь. Он не должен уезжать в таком восторженном и затуманенном состоянии ума.
В спальне той ночью Демельзу внезапно охватило уныние, когда она сидела на краю кровати, снимая чулки и размышляя о своем хладнокровном решении. Росс заметил, что с ней происходит что-то необычное.
— Тебе нехорошо, дорогая? — спросил он.
— Нет.
— Ты слишком увлеклась портвейном... Ты давно уже не пила его для храбрости.
— Это было не для храбрости.
— Да. Мне кажется, я понимаю.
— Правда?
— Ну так расскажи.
— Не могу.
Росс сел рядом с ней на кровать и обнял за плечи. Демельза уткнулась в него головой.
— Ох, Росс, мне так грустно.
— Из-за него?
— Мне хочется раздвоиться.
— Расскажи.
— Одна была бы любящей женой, которой мне всегда хотелось быть, которой всегда следовало быть. И матерью. Довольной-предовольной... Но только на один день...
Она надолго замолчала.
— А на другой тебе хотелось быть стать его возлюбленной.
— Нет. Вовсе нет. Но мне хотелось бы стать другим человеком, не Демельзой Полдарк, кем-то новым, кто мог бы ответить ему взаимностью и сделать счастливым, хоть на один день... Кто смеялся бы с ним, разговаривал, флиртовал, гулял, катался верхом, плавал, не чувствуя при этом, что я предаю человека, которого искренне и беззаветно люблю.
— И думаешь, ему было бы этого достаточно?
Демельза покачала головой.
— Не знаю. Вряд ли.
— И я так думаю. А ты уверена, что тебе бы этого хотелось?
— О да!
Свеча оказалась дрянной, от нее поднимался черный, как из шахты, дым. Но ни один из них не пошевелился, чтобы ее потушить.
— В твоих чувствах нет ничего странного, — сказал Росс.
— Разве?
— Да. Такое случается в жизни. Особенно с теми людьми, которые полюбили рано и любили долго.
— Почему именно с ними?
— Потому что другие сначала ужинали за разными столами. И не считают, что верность и любовь должны идти рука об руку. И тогда...
— Но я не хочу быть неверной! И не хочу любить еще кого-то! Всё совсем не так. Я хочу дать другому мужчине лишь немного счастья, поделиться своим, возможно... И не могу... Это больно.
— Успокойся, милая. Мне тоже больно.
— Правда, Росс? Прости.
— Что ж, ты впервые смотришь на другого мужчину теми же глазами, что и на меня.
Демельза расплакалась.
Росс молчал, радуясь тому, что она рядом, что делится с ним мыслями и чувствами.
Демельза вытащила из рукава носовой платок и отодвинулась от Росса.
— Вот дьявол! — выругалась она. — Это просто портвейн выходит.
— Ни разу не слышал о женщине, которая выпила бы столько портвейна, чтобы он полился у нее из глаз.
Демельза приглушенно хихикнула и икнула.
— Не смейся надо мной, Росс. Нечестно смеяться надо мной, когда у меня такие проблемы.
— Больше не буду. Обещаю.
— Это неправда. И ты прекрасно знаешь.
— Обещаю смеяться над тобой в два раза реже, чем ты смеешься надо мной.
— Но это совсем не то же самое.
— Нет, любимая. — Росс нежно ее поцеловал. — Не то же самое.
— И к тому же я обещала завтра утром встать в шесть, чтобы с ним попрощаться.
— Значит, тебе придется.
— Росс, ты так добр ко мне и так терпелив.
— Я знаю.
Она укусила Росса за руку.
Тот погладил укушенный палец.
— Думаешь, я слишком удовлетворен ролью мужа и защитника? Это не так. Мы оба ходим по канату. Может, мне просто тебя как следует отшлепать?
— Может, именно это мне и нужно, — призналась она.
IIВо время визита к викарию прихода святой Маргариты Дуайт отметил, что Морвенна поправляется. Чувствительность нежных тканей матки уменьшилась. У нее не было приступов, а состояние нервной системы значительно улучшилось. Дуайт сказал, что теперь она может вставать в обычное время, немного отдыхать после обеда и снова спускаться вечером. При хорошей погоде Морвенна может выходить на короткие прогулки по саду с сестрой, кормить лебедей, собирать цветы, делать мелкую работу по дому. Но ей нельзя переутомляться, стоит придерживаться предписанной диеты по крайней мере четыре недели.
А этот срок заканчивался через неделю. Дуайт сказал, что заедет в следующий вторник, ожидая очередной неприятной встречи с мистером Уитвортом. Проведя год в тюрьме для военнопленных и борясь с собственными недугами после этого, Дуайт мог наблюдать эффекты от приподнятого настроения и уныния на ход заболевания и пришел к выводу, что определенное состояние ума и чувств сказывается на теле. Он был убежден, в отличие от Кэролайн, что его собственное выздоровление зависит от того, как скоро он вернется к полноценной врачебной практике. Если разум заставит тело работать, то в конце дня тело будет чувствовать себя лучше, а это, в свою очередь, отразится и на состоянии ума. И с другими людьми в точности так же. Разумеется, сломанную ногу не излечить, если отправить человека на прогулку, но часто, стоит заставить разум работать на благо тела, как человек окажется уже на полпути к выздоровлению.
А с его точки зрения, не считая неверного медицинского диагноза, было очевидно, что Морвенна страдает от глубокой меланхолии. И она никуда не делась, пусть и уменьшилась. Теплый разговор с Морвенной о том о сем позволил Дуайту безошибочно определить, что она в ужасе от физического внимания мужа, и это частично является причиной ее подавленности.
