Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне

– Завтра, вероятно, поступят еще десять пациентов, – предположила Шмальцлер. – Зато лейтенант фон Дорнфельд отправится домой, а через несколько дней и рядовой Зонтаг, и молодой художник.

– Лейтенант фон Дорнфельд – это ведь тот самый блондин с усиками, который несколько дней назад заблудился в парке, не так ли? – заметила Роза. – Предприимчивый молодой человек. К сожалению, плоховато ориентируется на местности. Недавно он по ошибке направился к домику садовника. Благо я была рядом и показала ему правильный путь.

С этими словами она пристально посмотрела на Августу, та сидела, крепко сжав губы, чтобы в сердцах не сказать ничего лишнего. Какая же злыдня эта Роза, нет слов!

Фройляйн Шмальцлер добавила, что лейтенант фон Дорнфельд, насколько ей известно, помолвлен и через несколько недель поведет невесту к алтарю. Только бы война поскорее закончилась – победоносно для империи – и оправившимся от ран не пришлось бы снова идти на войну.

– Такие трогательные истории можно здесь услышать, – вздохнула она. – Особенно когда солдаты в бреду. В эти моменты им так хочется излить душу.

Ханна подумала о молодом лейтенанте, который гулял по парку и, очевидно, хотел выговорить печаль в садовничьем домике у Августы. Мужчины такие опасные существа, они слишком подвержены инстинктам. Таким был ее отец, он часто избивал ее и братьев, которые, стоило им подрасти, тоже обошлись с ней жестоко. Даже двое младших. Однако хуже всего были мужчины, которых мать иногда приводила домой. Правда, они оставались только на ночь и уходили рано утром, но какими же грубиянами они были. Когда ей было одиннадцать, один из них схватил ее и прижал к стене, но в этот момент мать набросилась на него как фурия, и он отпустил ее. Ей снова вспомнился молодой военнопленный, черноволосый парень с горящими темными глазами. Конечно, он ничем не отличался от других. Жадный, грубый, возможно, он тоже мог рассвирепеть и побить женщину. Конечно, мог, ведь он был русским. Тем не менее в его взгляде было что-то мягкое, нежное и утешающее. Именно поэтому она подарила ему булку. Булку, которую украла. Может быть, он еще помнит ее?

– Десять новых пациентов? – недовольно нахмурилась Эльза. – Ну, надеюсь, среди них нет тифозных. Или страдающих оспой. Я слышала, что есть еще и холерные.

– Это все чепуха, Эльза, – возразила экономка. – Брюшной тиф, к сожалению, встречается, дифтерия тоже, но оспы и холеры нет. Зато существует опасность воспаления легких и ребер, ожогов и этих ужасных ран от гранат.

Она вздохнула и отодвинула от себя тарелку. В эти тяжелые времена каждый должен сделать все, что в его силах, чтобы поддержать германскую империю. Она хорошо знала, что все служащие виллы загружены работой больше, чем обычно, включая ее саму.

– Я горжусь вами, мои дорогие, потому что я знаю, что каждая из вас будет верна традициям этого дома.

Тем временем две медсестры заняли свои места за столом и ели суп. Они сидели немного поодаль от персонала виллы и не стремились принять участие в их разговоре.

– Ты слышала, как он сказал, что хотел бы стать пианистом? А потом медицина все-таки захватила его, – говорила медсестра помоложе. Она была рыжеволосой, а ее лицо было усыпано веснушками. Другая девушка была бледной, светловолосой, с выпученными голубыми глазами.

– Нет, правда? Я подумала, что он человек искусства. Ты видела его руки?

– Руки художника. С такими нежными, длинными пальцами, и кожа такая гладкая…

Нетрудно было догадаться, о ком шла речь. Уж во всяком случае не о докторе Грайнере. Ханна увидела, как Августа толкнула Эльзу в бок: та, раскрыв рот, следила за разговором медсестер.

– Что ты тут расселась? За работу!

Белье на уличной веревке высохло. Простыни, наволочки и ночные рубашки нужно было гладить, а бинты перемотать, чтобы использовать их снова. Ханна поставила грязные тарелки одна на другую и отнесла их к мойке, а повариха подняла с плиты судок с нагретой водой и налила немного в таз для мытья посуды. Фройляйн Шмальцлер тоже хотела было подняться и пойти в лазарет, чтобы проверить, все ли в порядке, как на кухне неожиданно появилась гостья.

– Мария Йордан, здравствуйте! – удивилась повариха. – У вас снова выходной? Я имею в виду, вы же совсем недавно были у нас, в прошлую среду.

– Здравствуйте, – робко поприветствовала всех Мария Йордан. – Здравствуйте, фройляйн Шмальцлер. Как здорово, что вы вернулись на виллу.

– Ах, фройляйн Йордан, какой приятный визит. Да, я тоже очень рада. Так привязываешься к господам, что нелегко работать долго где-то в другом месте.

– Конечно, конечно. То же могу сказать о себе…

Однако у экономки явно не было ни времени, ни желания болтать, поэтому она, только пригласив Марию Йордан присесть, поспешно ушла.

– У меня есть тарелка супа. Хотите? – предложила кухарка.

– Если можно… – скромно ответила Мария. Брунненмайер взяла только что вымытую тарелку, провела по ней фартуком, чтобы вытереть досуха, и налила в нее половник супа.

– Это просто картофельный суп, мясо подают только по воскресеньям, – сообщила она, ставя тарелку перед ее носом.

– Благодарю вас, фрау Брунненмайер.

Изголодавшаяся, она без остановки черпала ложкой суп и, съев все до дна, даже соскребла с тарелки остатки.

– А что, у фон Хагеманнов больше не готовят, раз молодая жена Хагеманна теперь больше живет на вилле, чем в своей квартире?

Мария Йордан бесшумно откашлялась: для нее громкая отрыжка была недопустима. Подобное себе могли позволить лишь садовник или кухарка.

– А кому готовить-то? – Она вздохнула. – Повариха уволилась несколько недель назад. Остались только я да служанка.

– Так-так, – пробормотала Брунненмайер. – Но себе-то вы можете что-нибудь приготовить. Супчик. Или картошку пожарить с яйцом.

У Марии вырвался короткий, легкий смешок, как будто кухарка сказала какую-то неприличную шутку. Что? Суп? Картошку? Яйца? Да в квартире фон Хагеманнов этого и в помине нет. Разве что пара краюшек хлеба, овсянка и остатки манки. Ну, и что из них готовить?

– Вот уже несколько недель, как госпожа вообще забыла про нас. Она питается на вилле: здесь у нее госпиталь, здесь она нужна, а вечером, когда приходит домой, валится с ног, и ей уже не до разговоров.

– Но должна же она выдавать служанке деньги на хозяйство.

– Ни гроша. Вот уже три месяца. Ничего. Мы живем на свои деньги.

– Пресвятая Дева! – застонала Брунненмайер. – А я всегда думала, что Элизабет Мельцер хорошая хозяйка. Когда господин директор лежал в госпитале и его жизнь была на волоске, а его жена Алисия оставалась с ним, то за домом присматривала Элизабет. И она вполне справлялась с хозяйством.

Мария Йордан недоверчиво посмотрела на медсестер, они как раз заканчивали смену. Сидевшие за столом женщины, которых обслуживала Ханна, были намного старше своих коллег. Они показались ей по-мужицки крепкими, почти неотесанными, явно не из благородных. Это были работницы с широкими покрасневшими руками и с мускулатурой, под стать мужицкой.

– Молодая фрау фон Хагеманн скрывается от проблем, прямо как страус, который прячет голову в песок. – Она повернулась к Брунненмайер. – Если так будет продолжаться, то она просто увязнет в долгах.

Повариха молчала. Уже ходили разговоры, что благородное семейство фон Хагеманнов было по уши в долгах. Однако она и не подозревала, что все обстояло настолько худо.

– Мы ведь так давно знаем друг друга, мы обе. – Мария Йордан льстиво улыбнулась. – Не один десяток лет ужинали здесь вместе, выручали друг друга…

– И ругались, Йордан. И не мало…

Мария Йордан водила руками по столу, словно разглаживая белье, и продолжала уверять, будто всегда питала особую симпатию к поварихе.

– Милые бранятся – только тешатся. Как говорят в народе. А между нами так и было, фрау Брунненмайер.

Повариха отошла и нагнулась за поленьями. Сейчас придут Августа с Эльзой гладить постельное белье, так что нужно разогреть плиту для утюгов.