Виктория Холт - Хозяйка Меллина
Я принесла из своей комнаты книгу стихов Лонгфелло и, сев у ее кровати, начала читать ей «Гайавату». Эти прекрасные, размеренные стихи, вызывающие в воображении удивительные картины, нередко мне самой помогали успокоиться и отвлечься от неприятных или тревожных мыслей. И Элвиан, слушая меня, постепенно забыла свое волнение и свои надежды. Скоро глаза ее стали слипаться, и наконец она уснула, умиротворенная и успокоенная.
* * *Следующее утро было таким туманным, что я испугалась, что конный праздник будет отменен. Все в доме только и говорили о тумане, который помешает скачкам. Большинство слуг собиралось на праздник, и их, естественно, волновало, состоится он или нет.
Сразу после ланча мы с Элвиан отправились верхом в деревню. Она была на Черном Принце, а я на Ройял Ровере. Прекрасно было чувствовать под собой по-настоящему хорошую лошадь — бедному Диону, конечно, было далеко до Ровера. Мне передалось возбуждение Элвиан — боюсь, что мне так же хотелось отличиться в глазах Коннана ТреМеллина, как и ей.
— Соревнования должны были состояться на большом поле около церкви, и, когда мы подъехали, там уже собралась большая толпа зрителей.
На поле мы с Элвиан разъехались в разные стороны, так как участники каждого заезда собирались в определенном месте. Мой заезд оказался одним из первых, и я с нетерпением ждала начала праздника.
Туман почти рассеялся, но день был пасмурный. Небо, как тяжелое серое одеяло, низко висело над нами, и в воздухе чувствовалась влажность.
Вместе с двумя другими судьями на поле появился Коннан. Как я и ожидала, он был на Мей Морнинг.
Деревенский оркестр заиграл традиционную мелодию, и все собравшиеся запели, как будто это был гимн. В известном смысле так оно и было, потому что это была старинная корнуэлльская песня, воспевавшая смелость и гордость корнуэлльцев. Среди поющих я с удивлением заметила Джилли — зная ее страх перед лошадьми, я меньше всего ожидала увидеть ее на конном празднике. Рядом с ней стояла Дейзи, и я надеялась, что она за ней присмотрит.
Джилли увидела меня, и я ей помахала, но она тут же опустила глаза.
Ко мне подъехал какой-то всадник, и я услышала знакомый голос:
— А вот и мисс Ли собственной персоной!
Я обернулась и увидела Питера Нанселлока верхом на Джесинс.
— Добрый день, — сказала я, любуясь его лошадью.
Увидев у меня на спине табличку с номером, выданную мне организаторами, он воскликнул:
— Только не говорите мне, что вы тоже участвуете в первом заезде!
— И вы в нем?
Он повернулся, и я увидела номер у него на спине.
— Что ж, тогда у меня нет никаких шансов, — сказала я.
— Вы боитесь проиграть мне?
— Не вам, а Джесинс.
— Мисс Ли, ведь вы могли бы сейчас сидеть на ней.
— Вы, должно быть, с ума сошли, сделав то, что вы сделали. Конюхи до сих пор только об этом и говорят.
— Кого волнует то, что говорят конюхи?
— Меня.
— Тогда вы, значит, растеряли свойственный вам здравый смысл.
— Гувернантка должна считаться с мнением всех, кто ее окружает.
— Вы — не обычная гувернантка.
— Знаете, мистер Нанселлок, — сказала я нарочито небрежно, — мне кажется, что в вашей жизни не было обычных гувернанток. Если вам и встречались обычные, то они просто ничего не значили для вас.
Сказав это, я отъехала в сторону, оставив Питера переваривать мои слова. До самого начала заезда я его не видела. Его очередь проходить препятствия была раньше моей, и я наблюдала за тем, как легко и красиво Джесинс брала барьер за барьером. Казалось, что лошадь и всадник слились в одно существо — как кентавр, подумала я. Ведь именно так изображали кентавров — голова и плечи человека и тело лошади.
— Великолепно! — воскликнула я, когда последний барьер был взят и Джесинс перешла в грациозную рысь. Вокруг меня все зааплодировали. «Конечно, — подумала я не без злорадства, — на такой лошади кто бы не отличился!»
Я выступала одной из последних. Подъехав к старту, я увидела Коннана ТреМеллина на трибуне судей, и прошептала:
— Пожалуйста, Ровер, помоги мне. Я хочу, чтобы ты победил Джесинс. Я хочу взять приз. Я хочу показать Коннану, на что я способна. Пожалуйста, Ровер!
Ровер поводил ушами, слушая меня, и я знала, что он уловил просительную интонацию моего голоса и понял меня.
— Вперед, Ровер, — шепнула я, когда мы стартовали, — мы можем выиграть!
И мы прошли свой круг столь же безупречно, как и Питер на Джесинс. Подтверждением этому были аплодисменты после нашего последнего барьера. Я шагом съехала с круга и стала ждать, когда закончит последний участник этого заезда и объявят результаты. Я была рада, что их должны были сообщать после каждого заезда, а не в самом конце соревнований, как это иногда принято.
— В этом заезде первый приз поделен между двумя участниками, — объявил Коннан, — набравшими максимальное число очков. В этом нет ничего необычного, но я рад сообщить, что победителями оказались леди и джентльмен: мисс Марта Ли на Ройял Ровере и мистер Питер Нанселлок на Джесинс.
Мы подъехали к судейской трибуне, чтобы получить свои призы.
— Первый приз — серебряная ваза для роз, — сказал Коннан. — Как ее поделить? Понятно, что мы не можем этого сделать, поэтому ваза достается даме.
— Разумеется, — сказал Питер.
— Но вы получаете серебряную ложку, — продолжал Коннан. — Как утешение по случаю того, что вам пришлось разделить первое место с дамой.
Вручая мне приз, Коннан улыбался, и было видно, что он очень доволен.
— Прекрасно, мисс Ли. Я и не подозревал, что от Ровера можно добиться такого результата.
Я похлопала Ровера по шее и сказала:
— Я не могла бы пожелать лучшего партнера.
Когда мы с Питером отъехали от судейской стойки, он сказал мне:
— Если бы вы были на Джесинс, вам не пришлось бы ни с кем делить первое место.
— Но мне все равно пришлось бы соперничать с вами на другой лошади.
— Джесинс выиграет любые скачки… Только посмотрите на нее… Она же само совершенство. Ну ничего, вам досталась серебряная ваза.
— Я всегда буду чувствовать, что она не вполне моя.
— Когда вы будете ставить в нее розы, вы будете думать: «Половина этой вазы принадлежит тому человеку… Как бишь его зовут? Он всегда был так мил со мной, а я отвечала ему язвительностью. Теперь я сожалею об этом».
— Во-первых, я редко забываю имена своих знакомых, во-вторых, мне не о чем сожалеть в связи с моим поведением по отношению к вам.
— Между прочим, из этой ситуации с вазой есть выход. Что если мы заживем одним домом? Ваза будет занимать в нем почетное место. «Она наша», — будем говорить мы, радуясь этому.
