Екатерина Мурашова - Танец с огнем
На последних строках Гретхен высунула головку из панциря и с лукавым торжеством взглянула на собравшихся. Мамонты вымерли, а черепахи – остались, – словно хотела сказать она. – Хорошее дело – иметь твердый панцирь…
* * *День был седой от тумана. В нем призраками вставали и как будто бы двигались силуэты деревьев. Люди вытирали влажные лбы и грели руки у печей. В комнаты то и дело требовали чаю, калачей, масла и варенья.
– А обедать кто будет, Пушкин? – ворчала кухарка Лукерья.
Бог весть почему, но Лукерья считала Пушкина древним еврейским царем. Несколько раз ей объясняли, что Пушкин – русский поэт, и даже читали его стихи. Неграмотная Лукерья, соглашаясь, кивала головой и тут же забывала эти ненужные ей сведения. Еще более забавным казалось то, что внешность «еврейского царя» Пушкина Лукерья представляла себе отчетливо и даже узнавала его на портретах.
На втором этаже, в своей прежней детской комнате, полностью восстановленной после пожара, у окна стояла Любовь Николаевна и рассеянно глядела на плавающие в тумане заснеженные поля. Озеро Удолье с окружающими его деревьями казалось островом, чернеющим в мутном океане.
Степка сидел тут же и прихлебывал чай из стакана в латунном подстаканнике. Рядом с ним на столике под лампой лежала раскрытая конторская книга с колонками цифр и пометками хозяйки усадьбы, написанными крупным округлым подчерком гимназистки приготовительного класса.
В смежной комнате, через раскрытую дверь можно было видеть, как глухая Агриппина, сидя в плетеном кресле и негромко гугукая, играет с маленькой дочерью Любовь Николаевны Капочкой – подбрасывает ее руками и ловит в широкий подол, растянутый между колен. Девочка от этого развлечения заливисто хохочет и брыкает толстыми ножками.
– К весне дело, – медленно сказал Степан. – Надо бы амбар перебрать, гнилые бревна заменить, а то агроном говорит: в зерне влажность повышена.
– Ничего он такого не говорит. Ты придумал все, лишь бы себя занять. К осени просохнет, да настилы переделать повыше, это да, чтобы коты пролезали, мышей жрать. Мыши туда не только с усадьбы, но и с полей приходят, портят припасы, это да…
– Все равно надо по крайней мере самый большой амбар, тот, что за огородами…
– Я сказала: не будем!
Любовь Николаевна обернулась и прямо взглянула в серо-зеленые, в цвет только что скошенного сена глаза Степана. Он выдержал ее взгляд.
– Так люди же, Люш… Я уже с работниками переговорил, сама знаешь, как весной с в деревне с прокормом…
– Переговори с ними обратно!
– Так злиться же будут.
– Твоя забота. Нечего было обещать. Обойдутся, меньше водки выпьют…
– Опять же не хуже моего знаешь: меньше не выпьют, бабам и детям меньше достанется.
– Отвяжись от меня, Степка! Сколько кому водки пить – это не мне и не тебе решать. Каждый за себя. Но если прямо сейчас кому в Черемошне ссуда нужна, ты знаешь, я дам. На посевной и на уборке отработают. Пусть в контору приходят.
– Да пойми ты, Люшка, дурья твоя башка! Любому мужику лучше выйдет, коли не одалживаться, а заработать. А с амбаром и всем польза будет – его же еще при отце Николая Павловича ладили. Лес ошкуренный разномерный у нас с лета остался, а в оттепель его жучок поест. И конюшню заодно подновим, ты ж хотела чистокровного жеребца покупать, а куда его ставить? Тебе тут ничего ни думать, ни делать не придется, я уже сам все посчитал, и распоряжусь…
Степка осекся, заметив и оценив наконец выражение лица молодой женщины.
– Ты все сказал, Степан? – холодно спросила Любовь Николаевна. – Так вот запомни на будущее: я буду делать все так, как сама захочу. Ты мне не муж и не указчик…
– Как будто тебе муж указчик! – фыркнул Степан. – Где он теперь, твой муж-то?
– Это не твое дело! – крикнула женщина. – Не забывайся! Ты здесь – слуга, и не лезь, куда не просят!
– Слуга, значит? – язвительно, тихо, в контраст с Люшиным криком переспросил Степка. – Спасибо, что напомнила. А я-то было… Очень хорошо. Не забуду теперь. А ты о себе подумай. Мужа из дому выжила, врач этот, который тебя когда-то в трущобе нашел, нынче от тебя как черт от ладана шарахается, теперь меня тоже выгнать хочешь? Да и хрен с тобой, только с кем сама останешься-то?
Не дожидаясь ответа, Степан вышел, чувствительно хлопнув дверью.
Груня, уловив, должно быть, сотрясение воздуха, заглянула в комнату. Капочка сидела у нее на плечах и как вожжи держала в руках толстенные Грунины косы.
– Чего Степка, ушел? – спросила Агриппина. Голос у нее был глухой и скрипучий, почти без интонаций. В присутствии незнакомых людей она говорить избегала, и потому многие думали, что она не только глуха, но и нема. – А ты-то чего стоишь, как туша замороженная? А? – Груня испытующе вгляделась в лицо Люши. – Ну! Говори, чего у вас тут вышло-то?
Любовь Николаевна еще некоторое время молча стояла, глядя прямо перед собой, потом опустилась на пол и закрыла лицо руками.
– Почему он не напомнил мне? Почему? – спросила она.
Груня неуклюже присела на корточки, и попыталась силой отвести руки от лица молодой женщины. Капочка взялась помогать, тут же решив, что это новая игра.
Люша яростно сопротивлялась.
– Отстаньте от меня все! – пробубнила она.
– Дура! – рявкнула Груня. – Я тебя не слышу и понять не могу!
– А-а-а, – сообразила Люша и убрала руки. Ее всегда бледное лицо было покрыто красными пятнами, белки глаз тоже жутковато порозовели.
Груня шлепнулась на пол, деловито подоткнула юбку под бедра и вытянула ноги с короткими, но широкими ступнями, похожими на копыта.
– Вот теперь говори, – велела она.
– Н-но, лосядка! – закричала Капочка и изо всех сил потянула Грунины косы. Агриппина прижала их ладонями вместе с ушами. Люшину речь она читала по губам.
– Он мог сказать мне. Это же все здесь было, вот в этой комнате. Отсюда он меня вытащил, когда вокруг уже все горело, а Александр запер дверь, чтоб я сдохла вместе с отцом, и тогда ему не надо было бы жениться на сумасшедшей, а можно было жениться на красивой Юлии. Ты помнишь, я рассказывала тебе тогда? Степка тащил меня на закорках по горящей крыше, а Пелагея умерла прямо вот здесь, потому что уже не могла… А потом мы с тобой пошли к колдунье Липе, и Липа дала мне десять рублей, чтобы я могла уехать к деду Корнею и спрятаться от Александра… Почему он не напомнил мне?
– А с чего вдруг? – резонно спросила Груня. – Это ж все когда было…
– Я назвала его слугой и велела знать свое место. Из-за какого-то гребаного амбара, хоть бы он по бревну раскатился сто раз…
