Эрика Ридли - Греховный поцелуй
Минутой позже Эванджелина спросила:
— Так кому вы пишете?
— Я пишу мастеру, изготовляющему игрушки, — сказал он, окуная перо в чернила. — Хочу заказать в Лондоне самых лучших кукол для девочек.
С минуту она удивленно смотрела на него, потом оторвалась от двери и приблизилась к письменному столу.
— Кукол?
— Боюсь, что под моей стопой погибло фарфоровое лицо куклы. Самое меньшее, что я могу сделать, это заменить его.
— Двумя?
— Ведь близнецов двое. Не так ли? И им полагается иметь двух кукол. Я заказал одинаковых. Они различаются только цветом бантов, чтобы в дальнейшем не было основания для ссор. Девочки не потерялись бы сегодня, если бы у каждой было по собственной кукле.
Он расправил бумагу, отодвинул ее на угол стола, потом положил письменные принадлежности на их исконные места.
— Как удачно получилось, что вы помогли мне найти их.
И снова она ощутила в его голосе тень подозрения. Эванджелина с трудом смогла сконцентрироваться на обертонах его голоса, потому что он встал из-за стола.
Она отступила на шаг назад, радуясь тому, что их разделяет широкое пространство письменного стола.
Вместо того чтобы обогнуть стол, он оперся широкими плечами о стену и привычно заложил большие пальцы рук за пояс коричневых брюк, стоя в позе, как казалось Эванджелине, любимой им, сознавал он это или нет. Он скрестил ноги в блестящих кожаных сапогах и улыбнулся. Эта улыбка была убийственно обаятельной. Как обычно, черт бы его побрал! Темные волосы упали ему на лоб и закрыли глаз, но он не сделал попытки отвести их с лица.
Справа от нее был камин, а слева висела картина маслом в большой золоченой раме. Она слегка покосилась, будто недавно кто-то нарушил ее равновесие.
Она чем-то отличалась от остальных картин, украшавших стены дома. В ней было нечто, отсутствовавшее на остальных картинах…
— Люди, — выдохнула она.
— Что?
— Остальные ваши картины — пейзажи. Это первое полотно, являющее собой групповой портрет.
Она жестом указала на картину, шагнула вперед и принялась ее рассматривать.
Трое смеющихся детей стояли возле реки. Стройная блондинка сидела на большом сером камне с корзиной цветов на коленях. Высокий худой мальчик с удочкой в одной руке и ведерком в другой стоял возле нее чуть подальше. Темноволосый малыш сидел на корточках на переднем плане и был занят тем, что разглаживал золотистую шерсть тяжело дышащей собаки, не обращая внимания на художника, писавшего его брата и сестру.
— Моя семья, — сказал Лайонкрофт внезапно охрипшим голосом. — Посередине Роуз, за моей спиной — Дэвид, а это Уилсон.
— Уилсон?
— Моя собака. Названа так в честь художника-пейзажиста Ричарда Уилсона.
— Вашего любимого художника?
— Любимого художника моего отца.
— Он писал пейзажи в Блэкберри-Мэноре? Похоже, они все в одном стиле.
— Нет, — ответил он. Лайонкрофт стоял, опираясь спиной о стену, скрестив руки на груди.
Ей стало ясно, что он не хочет обсуждать эту тему. Эванджелина снова перевела взгляд на групповой портрет.
— Вы выглядите счастливым.
— Я и был счастлив.
— Сколько лет вам было в то время?
— Десять.
— У вас еще есть семейные портреты?
Он пожал плечами:
— В Медоубруке, где живет мой брат.
Его брат. Вот этот тощий долговязый малый с удочкой. Какими счастливыми и прекрасными, должно быть, были те дни. Эванджелине всегда хотелось иметь братьев и сестер.
— Вы навещаете его?
— Никогда.
— А он вас?
— Да он скорее бы умер.
— Он… О!
Эванджелина отвернулась от полотна, на котором был изображен жизнерадостный маленький мальчик, и посмотрела на серьезного взрослого мужчину, каким он стал.
Взгляд мистера Лайонкрофта был мрачным и непроницаемым. Хотя он оставался в своей обычной позе, мускулы его казались напряженными, а поза была не такой небрежной, как обычно, будто отвечать на вопросы о семье было чертовски неприятным.
— Роуз, — сказал он наконец, — тоже едва ли захочет навестить меня снова. Мое соседство определенно оказывает роковое действие на продолжительность жизни членов семьи. Я бы не удивился, если бы оказалось, что это моя последняя встреча с сестрой и племянницами.
Он сжал зубы и снова перевел взгляд на картину, будто сожалел о своей откровенности.
Лайонкрофт, как начинала понимать Эванджелина, сожалел о многом. Он не был хладнокровным негодяем с черствым сердцем, каким она рисовала его прежде в своем воображении.
— Я не думаю, что Роуз считает вас убийцей, — сказала она наконец.
Он усмехнулся, и усмешка его была ужасной пародией на смех.
— Считает.
— Она не может так думать.
— Почему бы это?
— Потому что это мог сделать любой. Возможно, ее подозрения продиктованы возбуждением и нервозностью.
— Если вы так считаете, — сказал он, и голос его звучал тихо, но твердо, — почему не выясните точно?
Она недоуменно заморгала:
— А почему я… Что я могу сделать?
— Но ведь у вас есть путь узнать правду. Разве не так?
— Я… — замешкалась с ответом Эванджелина. Она хотела бы, чтобы ее речь звучала успокаивающе, но в его глазах снова появилось недоверие и жажда мести. — Что вы хотите сказать?
— А вы как думаете? Многое, мисс Пембертон. Как, я говорил вам прежде, я ни на йоту не верю в ваши видения Господа.
— Вы полагаете, что я солгала насчет смерти лорда Хедерингтона…
— Нет, мисс Пембертон. Не думаю. Я уверен, что его задушили точно так, как вы это описали. Я считаю, — сказал он, отчетливо и громко выговаривая каждое слово, подчеркивая значение слов интонацией, — что вы черпаете информацию не от Всевышнего. И делаете это тайно, украдкой.
— Я… я не понимаю, о чем вы толкуете, — ответила Эванджелина, но даже для ее собственного слуха голос ее прозвучал неубедительно.
— Я не думаю, что вы вообще с кем-то общаетесь, — продолжал он безжалостно. — Я думаю, что вы каким-то образом, через прикосновение, черпаете информацию, которая вам необходима. Вот почему вы дотрагивались обнаженными руками до щек Хедерингтона. Вот почему вы хотели подержать на руках Рейчел, когда Ребекка еще не нашлась. И вот почему вы используете против меня свои поцелуи и тело. Бездушный убийца, такой, как я, должен хранить бесчисленные мрачные воспоминания, которые вы можете извлечь из меня. Скажите же мне теперь, что вы увидели.
— Нет, — возразила Эванджелина, — с силой тряхнув годовой. — Ничего не увидела. Вы ошибаетесь. Клянусь вам… я…
— Я вам не верю.
Он прошел мимо, отодвинув ее с дороги, как вещь. Потом распахнул дверь кабинета.
