Сьюзен Гастингс - Венера и воин
– Нет. – Друзилла не могла этого сообразить. – Разве Валериус слепой?
– Совсем наоборот, он хочет иметь меня в виде мраморной статуи, может быть, потому, что меня зовут Пила.
Друзилла натянула на плечи шерстяное одеяло.
– Обезумел, – пробормотала она, засыпая. – Эта германка заставляет мужчин терять разум.
На следующее утро Ромелия рано разбудила рабов. После короткого завтрака все должно было снова быть упаковано и распределено по повозкам и навьюченным животным. Все делалось без сучка, без задоринки, все явно привыкли к своей работе, и все шло как по маслу. Только Пиле не находилось дела, и Друзилла посылала ее то туда, то сюда, занимая поручениями, чтобы Ромелия не обратила на нее внимания. Если рабы хлопотали, как муравьи, у хозяйки нареканий не было.
И они продолжили свое путешествие. Виа Аппиа прямым шнуром уходила вдаль. Все, что мешало дороге, было убрано в сторону. Римляне, казалось, не знали обходных путей. Никаких отклонений, никаких изгибов. Дорога должна была быть прямой.
В последующие несколько дней путешественникам встречалось много людей, двигавшихся по Виа Аппиа, ничего особенного не происходило, и Пила снова погрузилась в раздумья. Она думала о том вечере и словах Валериуса. Ей было сложно следовать за ходом его мыслей. Валериусу она доверяла, тем не менее постоянно была настороже, хотя до сих пор он всегда выполнял то, что обещал. Пилу успокаивало, что хозяин больше не проявлял к ней физического интереса. Он хотел смотреть на девушку, радоваться ее красоте, ничего больше. Пила не находила в этом ничего предосудительного. Воспоминание о том, что он хотел видеть изваянным из мрамора ее тело, даже развеселило ее.
Ромелии она, напротив, должна была остерегаться. Даже дружелюбие с ее стороны нужно было встречать с опаской.
Она была капризна и непредсказуема, ее не останавливало то, что она сделает другого несчастным, если только это принесет ей выгоду. То, что она могла проявлять бессердечие также и к людям своего круга, Пила уже видела, когда Ромелия бесцеремонно выставила свою соседку Флавию за ворота. Потом ею владели другие мысли. Она подумала о Клаудиусе и почувствовала странную вяжущую боль в груди. С момента пиршества она его больше не видела, и отъезд из Рима дался ей тяжело. Хотя ей это и не подобало, она бы с удовольствием побеседовала с ним, охотно посидела бы рядом, как тогда, в парке, на маленькой каменной скамье позади храма. Она чувствовала, что он не суровый и безжалостный воин и что его грубая оболочка – лишь результат воспитания в школе Лентулуса. Под этой оболочкой билось живое сердце, способное понять, что в жизни есть нечто другое, более стоящее, чем ценой своей жизни вызывать ликование толпы на арене.
Однако она не знала, увидит ли когда-нибудь Клаудиуса снова. Рим остался далеко позади. Никогда снова она не ступит ногой в амфитеатр. Бессмысленная бойня была ей глубоко противна, но еще более ужасным она находила наслаждение римлян подобной жестокостью. Может быть, Клаудиуса уже нет в живых, если ему встретился более опасный противник.
Друзилла дышала хрипло, как усталая лошадь. Долгое путешествие пешком измучило ее. И никто о ней не беспокоился. К рабам никогда не проявляли внимания, и Друзилла не была фавориткой, как Пила, которой все-таки позволялись маленькие вольности.
– Обопрись на меня, – предложила ей Пила и поддержала Друзиллу. Та бросила тоскливый взгляд на гостиницы, стоявшие вдоль дороги. По дороге встречалось много домов, и хозяева расхваливали свои услуги, не закрывая рта.
– Ромелия говорит, что гостиницы опасны, – заметила Пила.
– Это верно, всегда поговаривают о том, что путешественников грабят, но я полагаю, что только богатых.
– А почему над входом некоторых гостиниц висит каменный фаллос? В Риме я тоже видела подобное, однако это были не лупанарии.
– О, с ними здесь нет ничего общего. Знаешь ли, это просто знак, обеспечивающий плодородие почвы, рождение детей, благосостояние. Это только потому, что из фаллоса выходит семя, а плодородие жизненно необходимо. Подумай только, если бы не были плодородны поля, плодовиты свиньи и куры, то это означало бы для нас верную смерть. А если бы женщины не были плодовиты, то человечество вымерло бы. Кому вы, германцы, молитесь в подобных случаях?
– Нертус. Это богиня земли, мы приносим ей жертвы. И она велит зерну на полях расти.
– Женщина? В Риме тоже такая есть. Эта богиня пришла из Египта. Ее зовут Исида. В Помпеях есть ее маленький храм, который сначала посещали только египетские рабы. Но теперь туда ходят и многие римлянки. Такое не повредит.
– Мы молимся не только Нертус. Последние колосья жертвуем Одину, а Фрей и Тор требуют свою дань в конце зимы. Большей частью это жертвы животными, молоком и сыром. Только в последние годы боги не слышали нас.
– Может быть, ваши боги не очень сильны, или вы их разгневали? С неземными силами нельзя портить отношения. Посмотри, повсюду у нас храмы, где можно помолиться, и много богов чужеземных, они прибыли из покоренных стран. Они все обогащают нас, потому что приносят с собой свою божественную силу.
– О, да, богов много, я это видела. Однако я не умею им молиться, даже не знаю, как с ними обращаться.
– Может быть, тебе стоит помолиться Исиде? Она, кажется, похожа на твою богиню земли.
– Да, может быть, но что она мне принесет? Плодородие? – Пила громко рассмеялась. Ей нужна была богиня, которая даст ей крылья. Тогда можно было бы подняться в небо и улететь отсюда. Однако такой богини не было.
Тем временем они были в пути уже шесть дней. Валериус со дня на день становился все более недовольным. Эта поездка уже давным-давно могла бы завершиться. Он тосковал по отдыху. Только его сыновья находили это путешествие настоящим приключением и, сопровождаемые своим отцом и несколькими рабами, оживляли медленный марш экскурсиями по окрестностям.
Ромелия ничего не имела против медленного передвижения – у нее было много возможностей показать себя многочисленным проезжавшим как благородную даму. На Виа Аппиа хватало богатых образованных путешественников, выказывавших ей почтение.
– Последнюю ночь нашего путешествия нам следует переночевать в гостинице, – сказал Валериус.
– Ни в коем случае, – возразила Ромелия, – в такие лачуги я не войду.
– Будь разумной, мы больше не в провинции, дорогая. Квинтилиус сообщил мне о нескольких восстаниях осков.
– Наступит время, когда мы сделаем эту область римской провинцией. Зачем нам вымаливать у осков каждый кусочек земли? Для чего в Риме сидит сенат?
Валериус сердито замолчал. Нехорошо было уже то, что Ромелия постоянно настаивала на своем в хозяйственных делах, но вмешиваться в политику ей и вовсе не подобало.
