Рэйчел Кейн - Принц Теней
– Какое разочарование. – Он снова прикрыл глаза рукой. – Надо все-таки поучить тебя обращаться с женщинами. Допустим, мой опыт в этом деле весьма скромен, но все же больше, чем у тебя, бьюсь об заклад. – Друг рассмеялся, но смех его звучал горько. – Кажется, со мной все кончено.
Я сел напротив него, ощутив внезапную тревогу: похоже, дело было не в обычном мрачном настроении Меркуцио.
– Рассказывай, – велел я ему.
– Мой дорогой и уважаемый отец решил, что я летаю слишком высоко и слишком свободно, поэтому нужно посадить меня в клетку, – проговорил он. От горечи, звучавшей в его голосе, у меня мурашки по коже побежали. – Посадить в клетку и запереть, надеть путы и начать приучать к надушенной женской ручке. Но ведь сколько ни приручай сокола – он все равно останется охотником, разве не так? Он должен летать – или умрет.
– К чему эти разговоры о смерти, друг мой? О клетках?
Конечно, его отец, что бы он там ни подозревал, никогда не допустил бы, чтобы о грехах сына узнал кто-то еще: это запятнало бы его собственное имя. Если бы это всплыло – мои похождения показались бы по сравнению с ними пустяком и бессмыслицей.
– Объясню по-другому, проще: я в скором времени буду женат, – произнес он. – Женат и похоронен, связан узами брака и мертв.
Я невольно издал вздох облегчения:
– Но ведь это давно известно, осталось только дату бракосочетания назначить… почему вдруг?..
– Любовь и кровь… ястреб и голубь… дерево и пила – я не гожусь для этого, Бенволио! Я не гожусь – неужели ты не видишь этого?!
Я вдруг понял, что он плачет: он сердито смахнул слезы с лица и посмотрел на меня так, словно это я был причиной всех его несчастий.
– Я причиню ей страдания, этой моей нежной невесте, я ничего не могу с этим поделать – я весь сплошное нарушение правил, понимаешь? Я, конечно, могу притворяться изо всех сил, и она будет стараться – но мы будем только ранить друг друга до крови… кровь – вот чего требуют наши семьи, брачная кровь, девичья кровь, доказательство жестокости любви… Она так юна – она даже не в состоянии понять, кто я такой, что я чувствую, что я знаю о себе. Я буду причинять ей боль – а она в ответ станет причинять боль мне. И все это надвигается на нас быстро и неумолимо, как чума.
Теперь мне все стало ясно.
– Дату назначили, да?
– Два месяца осталось, – с отчаянием в голосе подтвердил мой друг. – Два месяца. И мой друг плачет: мы больше не сможем встречаться… а я ничего, ровным счетом ничего не могу сделать, чтобы облегчить его боль. Теперь все разрушено, сломано, разбито – как мое сердце. Я знаю, я буду причинять этой девочке боль – из мести. Это некрасиво с моей стороны – но одна мысль о ней вызывает у меня отвращение, и я не могу… не могу…
– Бегите, – предложил я и придвинулся ближе, глядя ему в глаза. – Возьмите все деньги, которые мы получили за краденое золото и драгоценности, и уезжайте подальше. Всегда есть выход, Меркуцио. Ты должен его найти.
– Так ты, оказывается, воровал для меня – а вовсе не ради выгоды и чести? – усмехнулся Меркуцио и покачал головой. – Я мог бы бежать, но мой друг… он, я думаю, слишком робок. Верона – вот все, что он знает и любит… кроме меня. Я умолял его бежать со мной – мы могли бы стать пилигримами и отправиться в паломничество, но… но он не сможет. У тебя щедрое, благородное сердце. Я люблю тебя за это, Бенволио, но мое сердце тоже принадлежит этому городу.
– Тогда откажись, – сказал я. – Откажись от этой девушки. Откажись от женитьбы.
– Если я так сделаю – я погублю ее, как если бы ударил ее ножом, – ответил он. – Ты же знаешь, если девицу отвергает жених, это только ее позор. Она будет обречена: это погубит и ее, и честь ее отца.
Он был прав. Мы жили в мире, который основывался на понятиях чести, и нельзя было нарушить обещание без ужасных последствий. Менее порядочный человек, чем мой друг, возможно, наплевал бы на девушку, на ее семью – но Меркуцио не был негодяем. Он не мог позволить себе сделать этот мир, полный печалей и горестей, еще хуже – он скорее принес бы в жертву свою запретную любовь, в которой никому не мог признаться, чем заставил бы страдать тех, кто ни в чем не виноват.
Но от этого ему не было менее больно.
– Если ты передумаешь, – сказал я, – мое золото – твое золото. Знай это.
– Я знаю, – ответил он и пожал мне руку, а потом обнял меня. – Я знаю.
Я пробыл с ним, пока не начало светать, потом выскользнул на сумеречную улицу. Дома меня ждали постель, хорошенько прогретая горячими кирпичами, и сонный слуга, который следил за тем, чтобы я окунулся почти в летнее тепло и проспал до самого утра.
Но мой сон был тревожным: мне снилась кровь, и влажные поцелуи женщины, и свечи, отбрасывающие золотые блики на кожу этой женщины. Темные глаза, которые отталкивали и притягивали одновременно.
Розалина.
Грядущий день нес беду, гибель и смерть.
Неприятности начались с громкого стука в мою дверь. Я спал не больше двух часов, а Бальтазар и того меньше: с трудом разлепив красные от недосыпа глаза, он встал и, зевая, открыл дверь.
– Синьор, вашему кузену нездорови… – он пытался остановить Ромео на пороге, но тот просто отпихнул его и ворвался в комнату.
– Меркуцио! – крикнул он и с силой отдернул полог моей кровати. – Он ушел от меня после мессы, и я заметил, что за ним следят: думаю, что это был слуга из его собственного дома. Вставай же, Бен! Вставай!
Я вскочил, хватая и натягивая то, что попалось под руку, – мятую льняную сорочку, рукава которой знавали лучшие времена. Я не стал тратить время на камзол, натянул поверх сорочки кожаную безрукавку и надел свободные штаны длиной до щиколотки, как у простолюдина.
– Переоденься, – приказал я Ромео. – Никаких цветов Монтекки. Бальтазар, дай ему что-нибудь менее заметное. И побыстрее.
Бальтазар бросился к сундукам, чтобы найти подходящую одежду, а Ромео начал расстегивать многочисленные застежки на своем камзоле Монтекки. Штаны годились – они были темного цвета. Я отобрал у него слишком узнаваемый кинжал и меч и дал ему хорошее, но простое оружие из своих запасов. Мы одевались быстро и в напряженном молчании – все слишком боялись опоздать. Если Меркуцио преследовал кто-то из его врагов, чтобы вонзить меч ему в грудь, – это было одно дело… но если за ним следил кто-то из дома Орделаффи – значит, надвигалась большая беда. Он никогда не позволял слугам таскаться за ним, с самого детства, он с нами объединился и сошелся не только потому, что нам было хорошо вместе – но и чтобы заставить свою семью избавить его от подобного преследования. Было странно и тревожно, что они вдруг почувствовали необходимость следить за его приходами и уходами.
