Влюбленный астроном - Лорен Антуан

Корабль снова накренился, теперь уже на другой борт, и Гийом, поймав болтающийся канат, поспешил привязать себя к мачте. Он вспомнил, как десять лет назад матрос с «Сильфиды» привязывал его к телескопу, и постарался воспроизвести все его узлы. Судно подбросило на особенно высокой волне, и тут же оно стремительно полетело вниз, чтобы удариться о воду – с такой силой, словно натолкнулось на каменную стену. «Это конец», – подумал астроном. Какая горечь – погибнуть на пути домой! Канаты, которыми он обвязался, от соли задеревенели, и рукопись «Путешествия», предусмотрительно сунутая под рубашку, врезалась ему в живот. Как ни вглядывался Гийом в происходящее, он не мог различить, где вода, а где небо. Все вокруг сливалось в одну серо-зеленую пелену. Его вдруг осенило, что он, привязанный к мачте, напоминает гомеровского Улисса, нашедшего хитроумный способ спастись от сирен.

– Мы перегружены, господин академик, – раздался голос капитана. Он говорил по-французски с сильным испанским акцентом.

Гийом повернул голову к дону Хосе.

– Мы выбрасываем за борт съестные припасы и порох, – сказал капитан. – Так вот, ваши сундуки… Я, конечно, не говорю про те, где хранятся ваши астрономические инструменты. Я про другие, те, что с раковинами. Они слишком тяжелые, дон Гийом, – с грубоватой фамильярностью заявил дон Хосе.

Гийом закрыл глаза.

– Если речь идет о жизни вашей команды и наших собственных жизнях, делайте что должно, капитан, – вздохнул он.

Капитан почтительно склонил голову. Через несколько минут Гийом увидел, как матросы «Астреи», с трудом держась на ногах, пробираются к борту корабля, таща его сундук с раковинами, которые он собирал все эти годы. Сундук несли четыре человека. Возле борта они подняли его, а потом бросили в море – так гробовщики вначале поднимают гроб, чтобы затем опустить его в вырытую могилу. Гийому, добровольно привязавшему себя к мачте, пришлось наблюдать эту картину восемь раз подряд. Восемь раз матросы, шатаясь, подтаскивали к борту очередной сундук с его сокровищами и, поднатужившись, швыряли в волны. Глаза Гийома заливала соленая вода, и картина перед ним расплывалась, как во сне. Драгоценные раковины Индийского океана возвращались в родную стихию, в бурные воды, омывающие мыс Доброй Надежды. Там сундуки раскроются, и раковины – большие и маленькие, круглые и плоские – поплывут, подхваченные течением, прежде чем навсегда опуститься на морское дно. Это означало, что от его путешествия не осталось ничего. Даже коллекции раковин для музея.

Ничего.

Уставший после дневного перехода почти до изнеможения, Гийом приблизился к каменной стеле, коснулся ее рукой и перевел дух. На вершине Пиренеев вдоль всей горной гряды высились двухметровые камни-маркеры, обозначавшие границу между Испанией и Францией. Он закрыл глаза, снова открыл их и взглянул на уходящие в бесконечность горные пики, укутанные лиловатым туманом: внизу, сколько хватало взора, расстилалась Франция. Он сделал шаг вперед по холодной траве, и его черный, до колена, сапог ступил на французскую землю. Он шагнул назад – и снова оказался в Испании. Чуть постояв, он медленно двинулся вперед. Было 8 октября 1771 года. Астроном достал из кармана часы: они показали одну минуту десятого утра. Он вернулся на родину после одиннадцати лет, шести месяцев и тринадцати дней отсутствия.

У него закружилась голова – то ли от волнения, то ли от усталости: трое проводников разбудили его в четыре утра, чтобы преодолеть трудный подъем. Ночевали они в небольшой хижине, ужинали вяленым мясом, которое Гийом купил у местного пастуха вместе с двумя литрами доброго красного вина. Вооруженные длинными палками с чугунным наконечником, они пробирались труднопроходимыми горными тропами, и их сопровождал глухой стук металла о каменистую почву. Они почти достигли цели, когда Гийом упал на траву, медленно перекрестился и начал вслух читать «Отче наш». Проводники последовали его примеру и тоже стали молиться. Общая для обоих католических государств молитва звучала в унисон, хоть и на двух разных языках.

«Астрея» дона Хосе де Кордобы благополучно прибыла в Кадис. После шторма, застигнувшего их возле мыса Доброй Надежды, больше ничто не омрачило их путешествия. Гийом смирился с утратой раковин и кораллов и для поднятия духа занялся наблюдением за ночным небом – темнота его не пугала, напротив, наполняла его жизнь смыслом. Он разглядывал созвездия Андромеды, Цефея, Единорога… Убедился, что способен увидеть планету Сатурн с ее кольцами. Особенной радостью его сердце наполнилось, когда он отыскал в небе созвездие Волосы Вероники. Дона Хосе де Кордобу заинтересовало это название, и он попросил астронома рассказать его историю, что тот и сделал. Созвездие получило свое имя в честь египетской царицы Вероники, супруги Птолемея III, в отсутствие мужа, отправившегося воевать в Сирию, правившей в Греции в 246 году до нашей эры. Вероника велела воздвигнуть храм Афродиты и молилась богине, чтобы ее муж вернулся с битвы целым и невредимым. Однажды вечером она разделась и нагая вошла в храм с железным кинжалом в руке. Встав на колени перед статуей Афродиты, она отрезала свои длинные косы и положила к подножию статуи в дар богине. На следующий день волосы исчезли. Придворный астроном Конон Самосский дал этому странному явлению свое объяснение. Жертва царицы так тронула сердце богини, что она забрала волосы Вероники и поместила их на небо. Астроном утверждал, что в ночь исчезновения своими глазами видел, как в небе появилось новое созвездие в форме кос, сияющих множеством звезд. Он дал ему имя Волосы Вероники.

– А что же с мужем? – спросил капитан. – Он вернулся с войны?

– Да, он вернулся живым и без единой царапины, – ответил Гийом.

Дон Хосе важно качнул головой.

– Дай нам Боже проделать свой жизненный путь рядом с женщиной, готовой пожертвовать ради нас своими косами, – задумчиво заключил он.

Пока Гийом стоял на коленях и молился по-французски, а в метре от него молились по-испански его провожатые, ему вспоминались перипетии странствия по земле Испании. Посланник Франции в Мадриде маркиз д’Оссён принял его со всеми возможными почестями и предоставил в его распоряжение королевского чиновника Арриаги, который водил его по Мадриду и взял на себя труд добыть для него разрешение на пересечение границы. У Гийома оставалось две сотни пиастров, и их должно было хватить, чтобы добраться до Парижа. Его путь лежал до Памплоны, затем через Пиренеи до Байонны, откуда с юга на север простиралась уже прямая дорога до французской столицы. Он передвигался иногда в повозке, чаще пешком, изредка верхом и даже на осле. Именно на спине этого животного он начинал восхождение в горы, но вскоре оставил осла на ферме и там же нашел себе проводников. На пятый день один из них, тот, что нес сундуки с астрономическими инструментами, поскользнулся на краю обрыва и выронил свою ношу. Сундуки упали в расщелину глубиной триста метров, подняв тучу пыли. Несчастный носильщик обхватил голову руками. Он дрожал и не смел поднять глаза на астронома. Гийом подошел к нему и положил руку ему на плечо.

– Ничего страшного не случилось, Алипио, – сказал он. – Хорошо, что внизу мои инструменты, а не твое безжизненное тело. Поднимайся, нам надо идти дальше.

Из всего имущества у него остался только медный телескоп в ящике, который он нес сам, за спиной, на манер охотничьего ружья. Каждый вечер Гийом зажигал свечу, доставал гусиное перо, чернила из осьминога и продолжал делать записи в рукописи «Путешествия». Пейзажи вокруг поражали разнообразием: обилие зелени и красота озер сменялись серо-белыми каменистыми пустошами без единой травинки, внушавшими Гийому фантастическое чувство, будто он шагает по поверхности Луны.

Гийом поднялся с колен и поднял глаза к небу. Над ними описывал круги орел, перелетая то из Испании во Францию, то из Франции в Испанию. Проводники тоже встали, и все вместе они продолжили путь – уже по французской земле.