Маргарет Портер - Опасные забавы
В роли Лизон выступила Розали, а партию Коласа исполнил Арман Вестрис. В то время он был многообещающим юношей, популярным среди своих соучеников. Но Дельфина, точный и строгий критик, сказала дочери, что он куда менее талантлив, чем его отец, Огюст, и дед, Гаэтано, всегда считавшийся Le Dieu de Danse[28]. Зрелый Арман и вовсе не произвел бы на нее впечатления, думала Розали, теперь он стал таким самодовольным, самоуверенным, играющим на своем громком имени. Но, напомнила себе девушка, она ведь тоже именуется «де Барант». Презирать Армана и завидовать ему лишь потому, что он достиг успеха, а она нет, просто нечестно.
Она осталась довольна исполнением entrechat six и заключила, что долгие недели отдыха ей не повредили, а только помогли. К ней вернулась былая гибкость, теперь она была способна высоко парить в battements, ей начали удаваться глубокие plies и изящные ronds de jambe.
Ее танец достаточно хорош для балетной труппы Оперы, в этом она не сомневалась. Ее удовлетворит любое достойное положение в театре, каким бы оно ни оказалось, – первой танцовщицы, soloiste или coryphee[29]. Если она обещала умирающему отцу сохранить свою честь, то и горячо любимой матери дала слово продолжить традицию и выступать на сцене.
Джервас вошел в бальный зал тихо и незаметно. Он скрылся в алькове и мог наблюдать оттуда за девушкой, чья смешная красная юбочка вращалась вместе с ней по кругу, открывая нижнее белье кораллового цвета.
Все эти месяцы, видя ее танцующей, он мечтал поцеловать обольстительные губы Розали и прижать ее хрупкое тело к своему бьющемуся сердце. Теперь он глубоко сожалел об опрометчивом поступке под омелой.
Целовать ее второй раз было глупо и не слишком честно. Но потом, когда она перестанет быть гувернанткой Ниниана, он отбросит сдержанность, и долг хозяина не будет больше его стеснять. Тогда он сможет свободно говорить о своих чувствах и распоряжаться их судьбами.
Еще в Шропшире он постоянно думал о Розали. Разлука подтвердила подозрения, зародившиеся во время его приезда в Бибери. Он желал девушку. Желал так сильно, что невольно осмелился оскорбить ее этой страстной и неуместной увертюрой.
– Peste! – Танцовщица, не догадываясь о его молчаливом присутствии, ударила себя ладонью по лбу и пробормотала: – Chienne stupide et gauche![30]
Джервас не заметил ее ошибки и не понял, почему она назвала себя глупой, неуклюжей собачонкой.
Розали медленно поднялась на цыпочки, а потом вытянула и вскинула вверх розовую ногу. Она показалась Джервасу воплощением изящества.
Однако ее затрудненное дыхание и мелькнувшая на мгновение гримаса боли предупредили герцога, что силы девушки на исходе. У него не было ни возможности, ни прав остановить ее, и он осторожно выскользнул из бального зала.
Извиняться не имело смысла, объяснять ей, что он чувствует, тоже. С этим следовало повременить.
9
Но пантомима мне сегодня снится:
Двенадцать королей и королев
Плывут на Рождество повеселиться.
Роберт ХеррикШесть дней обильного снегопада отрезали замок герцога от мира, и на двенадцатый день после Рождества его окрестности по-прежнему утопали в сугробах. Слуги слышали разговоры о застрявших на дорогах почтовых каретах и замерзших странниках, но так это или нет, никто не знал. Ниниан надеялся, что Розали отложит свой отъезд до лучших времен, и не скрывал, как его радует суровая погода. Теперь он не мог ездить на охоту с собаками и решил устроить праздничный обед и бал-маскарад. Ниниан весь день не отставал от гувернантки, умоляя ее одобрить последние дополнения к меню и помочь обставить комнату, в которой они решили развлекаться.
Вечером мистер Даффилд застал Розали в небольшой гостиной, увешанной гобеленами, и сел посмотреть, как она прилаживает объединенные проволокой крылья из газовой ткани к блестящему платью. Огонь в камине озарял ее лицо и каштановые волосы. Она низко склонилась и сосредоточенно работала. Ему захотелось нарушить молчание, и он произнес:
– Без вас, мадемуазель, Хабердин уже не будет прежним. Я верю, что когда-нибудь мы встретимся, потому что мечтаю увидеть, как вы танцуете. Но молодой лорд просто возненавидел Лондон, и я не знаю, когда мне удастся туда попасть.
– Peste! – уколовшись, прошептала Розали. Он достала из кармана носовой платок, обшитый кружевом, и приложила его к окровавленному пальцу. – Вам не попадались в газетах какие-нибудь театральные новости?
Мистер Даффилд покачал головой.
– Я читал статьи по поводу билля о регентстве. Похоже, что смена правительства неизбежна. Королевские министры-тори так враждебно относятся к принцу Уэльскому, что он собирается заменить их вигами, когда придет к власти.
«Неужели его волнует политика? А я думала, он предпочитает игры, романы с дамами средних лет и строительство зданий для государства».
Она взяла ножницы и отрезала серебряную нитку.
– Ну вот, я и кончила.
– Теперь с этой тиарой, найденной в мансарде, и жезлом, который молодой лорд смастерил из разбитого деревянного подсвечника, вы будете настоящей королевой фей. – Мистер Даффилд по привычке откашлялся, желая переменить тему разговора. – Граф очень привязался к вам, мадемуазель де Барант. Он старается этого не показывать, но его беспокоит ваш предстоящий отъезд.
– Я буду скучать по нему, – призналась Розали. – Но пусть он займется латынью, греческим и историей, а когда растает снег, то снова сможет охотиться.
– Герцог Солуэй о вас также очень высокого мнения.
Розали отвела взгляд от гувернера и внимательно посмотрела на прозрачную ткань, лежащую у нее на коленях.
– Я горжусь столь лестной оценкой, хотя ровным счетом ничего не сделала, чтобы ее заслужить.
Мистер Даффилд был достаточно умен и проницателен. Он быстро разгадал ее тайну. Должно быть, он не хуже нее понимал, что безнадежная любовь к герцогу Солуэй кончится лишь отчаянием и угрызениями совести.
Розали нужно было еще подкрасить губы, нарумянить щеки и выкрасить ресницы жженой пробкой, как она неоднократно делала перед спектаклями. Сверкающая тиара придала ее облику царственность, и она прошлась перед зеркалом, любуясь собой.
Розали вспомнила свой разговор с Джервасом после того, как он поцеловал ее. Она вновь подумала о собственной впечатлительности и о том, что привыкла жить в мире грез. Более того, мечты управляли всем ее существом.
Джервас Марчант, знатный и богатый, напротив, предпочитал фантазиям реальность. Да это и понятно. Сокровища его страны не были разграблены голодными, озлобленными толпами или проданы богатым иностранцам. Никто не нападал на дворцы его друзей, не арестовывал их и не отправлял в тюрьмы, где они ждали бы смертного приговора и гильотины. Его сознание не ведало потрясений, его не обвиняли в лояльности знатным покровителям или, наоборот, в стремлении подольститься к революционерам, занявшим их место в обществе и парламенте.
