Элизабет Роллз - Служанка в высшем свете
Потрясение сокрушило его, как удар кувалдой, когда он понял, что именно это он и собирается сделать: поднять свою жену, усадить на рабочий стол кладовой, задрать юбку до талии и взять ее. Он уже прислонил ее к столу. Каким-то образом он сумел оторваться от ее губ и немного отстраниться, сжимая ее плечи, чтобы замаскировать дрожание рук. Усилие, которое для этого потребовалось, оставило его в ощущении, будто он оторвал часть себя. Прерывисто дыша, он заставил свой голос звучать спокойно и ровно:
— Нам лучше пойти на ужин. Ричард будет ждать нас.
Единственное, что помогало Верити держаться на ногах, был край стола под ее ягодицами. Она осознала это с изумлением. Каким образом она здесь очутилась? Сделав осторожный вдох, она нащупала этот край дрожащими пальцами и оперлась на него.
Ужин. Он хотел, чтобы она спустилась вниз. И он поцеловал ее. Ах, как он целовал ее! Простил ли он ее? Надежда возгорелась в ней, когда она посмотрела на него снизу вверх… и угасла. Его лицо, казалось, закостенело. Как будто он был на что-то сердит. Холодный страх проник в нее. Она вновь вызвала в нем отвращение?
— Ма… милорд?
Тут его лицо смягчилось.
— Здесь нет милорда. Только Макс. — Он протянул ей руку.
Ее сердце забилось в ответ.
— Макс, — прошептала она, не в силах сдержать надежды, полосующей ее острым лезвием.
Никогда раньше она не понимала, что надежда — это обоюдоострый меч. Только Макс. Но не его возлюбленная.
Глава 10
Ричард улыбнулся, когда они вошли в салон вместе.
— Как раз вовремя, — промолвил он. — Поспешите. Шампанское выдыхается.
Верити приняла бокал в полном оцепенении. Что же произошло? Почему они оба так внезапно изменились? Как бы там ни было, она оказалась за столом, в бокале тихонько шипело шампанское, и ей предлагали разнообразные блюда. И — о, чудо из чудес! — к ней вернулся аппетит. Она слушала, как Макс и Ричард болтали о повседневных делах. О том, что флигель нуждается в ремонте, а какое-то дерево необходимо спилить.
Через некоторое время Макс повернулся к ней и сказал:
— Вы очень молчаливы. Прогулка утомила вас?
— Немного. Но я поспала сегодня днем.
Макс продолжал:
— На днях вы спрашивали моего совета насчет некоторых бытовых вопросов…
— Некоторые картины, особенно портреты па лестнице, выглядят довольно неопрятно. Знаете ли вы, кто может почистить их, не причинив вреда? Жалко, если ваших предков нельзя будет увидеть…
Ричард громко фыркнул, и это испугало ее.
— Вы так не говорили бы, если бы вам довелось знать их! Шайка пиратов и грабителей — вот что это за компания, — заверил он ее.
Верити слабо ахнула. Пираты? Грабители? Похоже, Макс изо всех сил старался не рассмеяться.
— Ричард преувеличивает, — сказал он. — Только первый из графов был именно таким злодеем. Все прочие из нас вполне респектабельны.
— Понятно, — ответила Верити, пытаясь вернуть себе дыхание. Она сделала отчаянную попытку вернуть и присутствие духа. — Тогда… тогда я предлагаю очистить сомнительную репутацию вашего предка, чтобы еще более вас вдохновить.
— Прекрасно, — заметил Ричард. — Немного вдохновения ему не помешает. Но если уж об этом зашла речь, не могли бы вы в качестве подарка на день рождения найти предмет более вдохновляющий, чем моя бедная персона?
Жаркий румянец окрасил щеки Верити.
— Я знаю, что получилось не очень хорошо, но…
Макс прервал ее спокойным тоном:
— Получилось именно так, как надо. Хотя, должен сказать, Ричарду с портретом собак повезло больше. — Его улыбка наполнила ее теплом. — Спасибо. Кстати, вы должны сообщить мне, когда ваш день рождения.
Ее день рождения. Нож и вилка со стуком выпали из ее рук.
— Я… нет. Нет, у меня нет дня рождения.
— Ну как это. Конечно же есть. У каждого человека есть…
— Нет! — Она изо всех сил сдерживалась, чтобы голос ее не дрожал. — Пожалуйста. Я терпеть не могу лишней суеты. Пожалуйста, Макс.
— Но…
— Верити, я так понял, что ваш отец был полковником Макса, — вмешался Ричард.
Верити облегченно кивнула. Все было лучше, чем объяснять Максу, почему у нее больше нет дня рождения.
— Наверное, он был достаточно крепким парнем, чтобы держать Макса в узде. Макс всегда говорил, что тот был отличным офицером. Жаль, что я никогда не встречался с ним. Тем более не поблагодарил его за спасение жизни Макса…
— Заткнись, Рикки. — Рычание Макса Верити едва услышала.
Она медленно замерзала изнутри, как будто глубокая рана все расширялась, истекая холодом… виной… гневом… и горьким стыдом, полосовавшим ее, как зазубренный ледяной нож.
Ее отец спас жизнь Макса. А она вначале разрушила, а затем забрала его жизнь. Из-за своего дня рождения. Что-то она ответила сейчас, понятия не имея, что именно. Было достаточно трудно просто контролировать голос, не дать ему дрогнуть, выразить чувства, и она уже не могла слышать собственные слова. От смущения ее щеки побагровели.
Ричард продолжал, как будто ничего не замечая:
— И Макс всегда говорил, что ваш отец мог разбить его наголову, играя в шахматы. Скажите, он научил вас играть?
Внутренне вздрогнув, Верити кивнула.
— Отлично, — сказал Ричард. — В таком случае вы можете сыграть со мной пару партий.
— Я… да, конечно…
Могла ли она играть в шахматы, не вспоминай об отце? Не вспоминая тех ужасных играх сразу после его возвращения, когда он еще прилагал усилия, чтобы держать себя в руках, когда он еще мог смотреть на нее. Просто смотреть. Прежде чем вдруг смел с доски фигуры и ушел прочь.
Она крепко сцепила руки, чтобы не было заметно, что они дрожат. Ричард весело говорил о шахматах, постепенно ее смятение улеглось, и она подняла взгляд.
Горящие глаза Макса пристально смотрели на нее, его лоб перерезала морщина. Его губы были крепко сжаты, словно она вновь разгневала его. Ледяной нож безжалостно повернулся в ране. Если бы он знал, что она сделала, гнев перерос бы в откровенное отвращение.
Через три часа после того, как лег, Макс по-прежнему делал вид, что читает в постели. Некоторое время назад он замер, пытаясь вспомнить название книги. Слова закружились у него перед глазами, когда он, наконец, признал свою ошибку. Он никогда не должен больше целовать ее. Ни в кладовой и, конечно, ни у двери ее спальни три часа назад. Часы на камине пробили, безжалостно поправив его.
Ну что ж! Три с четвертью часа назад! Кто бы считал…
Он считал. Каждую минуту боли и тоски он ощущал с отчаянием, как пожизненное заключение.
