Джулианна Маклин - Плененная горцем
Она снова задумалась о покрывавших его кожу свидетельствах участия в сражениях…
— Твои шрамы болят? — спросила она.
Он ответил не сразу. Тернер мотнул головой, встряхнув длинной черной гривой.
— Да. Иногда какой-нибудь из них начинает ныть без видимой причины, и тогда я переношусь в то мгновение, когда получил эту рану. Я знаю их все наизусть: где я был, когда мне ее нанесли, за какую армию сражался, кто был нашим противником. Я помню даже глаза человека, нанесшего удар, а также то, убил я его или нет, защищая собственную жизнь.
— А как насчет шрама в форме полумесяца? — спросила она. — Похоже, это была очень глубокая рана. Как ты ее получил?
Он долго молчал, но все же ответил:
— Я сорвался с горы, когда был совсем ребенком. Катился и подпрыгивал на склоне, как камень.
Она стремительно обернулась в седле.
— Бог ты мой! Как ужасно!
— Да, я скатился прямо по каменистому склону ущелья. В придачу к порезу я сломал кисть. Мне пришлось вправлять ее себе самостоятельно.
Рассказ об этом происшествии заставил ее поморщиться.
— Сколько тебе было лет?
— Десять.
— Боже мой! Но почему ты был на той горе один? Разве не было рядом взрослых, которые должны были за тобой присматривать и позже оказать помощь и выхаживать тебя?
— Нет, я был один.
— Но почему? Разве у тебя не было семьи?
— Была, но мой отец был приверженцем строгой дисциплины. «Из колыбели — в бой», — говаривал он. Он сам отвел меня в горы и оставил там, предоставив самостоятельно искать дорогу домой.
Амелия не понимала, это было выше ее сил.
— Как мог отец так поступить?! А если бы ты погиб?!
— Он хотел меня закалить, и это сработало.
— Заметно. — Она снова села прямо и попыталась представить себе Мясника десятилетним мальчиком, вынужденным с поломанной рукой, в полном одиночестве пробираться по горам. — И сколько же времени ты провел в горах один?
— Три недели. Я поэтому и взобрался на гору. Мне было необходимо понять, где нахожусь. Но я услышал вой волка и забыл об осторожности.
— Тебе, наверное, было очень страшно.
— Да, но любой шотландец знает, как побороть страх. Мы его убиваем, а потом гордимся своей победой.
— Мой отец когда-то сказал, что смелость — это не отсутствие страха, — произнесла она. — Это то, как ты себя ведешь, когда тебе страшно.
— Да, твой отец был мудрым человеком, девушка. Мудрым и смелым. Ты уверена, что он не был шотландцем?
Она усмехнулась.
— Абсолютно уверена.
— Жаль.
Амелия хлопнула себя по шее, сгоняя назойливую мошку.
— Что еще случилось с тобой за те три недели, которые ты в одиночестве провел в горах?
— Почти ничего. Я бродил по лесу, искал еду, выслеживал мелких животных, иногда только чтобы получить удовольствие от их общества. Я помню одну белку, которая помогла мне скоротать несколько дней. У меня ничего не было, кроме ножа, но я очень скоро сообразил, как сделать копье и ловить с его помощью рыбу. Потом мне удалось сделать лук и стрелы. Я знал, что нахожусь к северу от дома. Это единственное, что сообщил мне отец, прежде чем ускакать прочь, оставив меня одного. Так что я ориентировался по солнцу.
Она подняла голову и посмотрела на небо, просвечивавшее через узорчатый шатер листьев.
Окажись я в подобной ситуации, я понятия не имела бы, куда идти.
— Имела бы, девушка. Необходимо помнить, что солнце встает на востоке. Из этого следует все остальное. — Он плотнее прижался к ней и продолжил: — Но тебе незачем забивать голову, пытаясь ориентироваться по солнцу. Ты можешь положиться на меня, а я совершенно точно знаю, где мы находимся.
— Мы едем в Монкрифф, — кивнула она, с любопытством ожидая его ответа.
— Да.
Амелия помолчала.
— Ты передашь меня под опеку графа, когда мы туда приедем? Ты это задумал? Ты хочешь сразиться с Ричардом, а потом отпустить меня?
Боже, прошу тебя, пусть скажет «да»!
Он снова пощекотал губами ее ухо.
— Нет, девушка, этого я обещать тебе не могу. Я вообще ничего тебе не обещаю.
— Почему?
— Потому что я не знаю, будет ли твой возлюбленный в замке, когда мы подъедем к его воротам. Если его там не окажется, я буду удерживать тебя, пока мы его не найдем. Или он не найдет нас.
— Понятно. — Она пыталась держать себя и свои эмоции в руках. — Возможно, ему так понравится монкриффский виски, что он решит там задержаться.
— На твоем месте, девушка, я бы день и ночь за это молился.
Внезапно тело Дункана напряглось, а сердце Амелии испуганно забилось. Мимо их голов пролетело копье и вонзилось в кору ближайшего дерева.
— Что проис…
Но она не успела закончить свой вопрос, потому что конь взвился на дыбы и они оба упали на землю. Она приземлилась на Дункана с глухим звуком, и от этого удара ее дыхание сбилось. Он перекатил девушку на бок, и не успела она даже голову поднять, как он уже стоял над ней, широко расставив ноги и держа в одной руке секиру. В ту же секунду он резким движением выхватил из ножен клеймор.
Глава одиннадцатая
Сердце Амелии еще трепетало в груди, когда она заметила маленького золотоволосого мальчика в килте, который выполз из большого полого бревна. Она огляделась, чтобы убедиться, что мальчик один. Он стоял и в ужасе смотрел на них.
— Я принял вас за волка! — воскликнул ребенок, и Амелия увидела у него в руке нож.
Его щеки были измазаны грязью, волосы сбились и спутались.
Дункан сунул меч обратно в ножны и подошел к мальчику, продолжая крепко сжимать рукоять секиры.
— О каком волке ты говоришь, парень?
— О том, который охотится на стадо моего папы.
Дункан остановился в нескольких футах от мальчугана.
— Твой отец — погонщик?
— Да. Но я не видел его уже два дня.
Амелия поднялась на ноги, стряхивая с юбки пыль и кусочки мха. Неужели перед ней еще один десятилетний мальчик, оставленный отцом в шотландской глуши, с тем чтобы научить его выживать в горах в одиночку? Возможно, он дошел до такой степени отчаяния, что решил убить их, чтобы утолить свой голод.
Эти шотландцы… Она пыталась их понять, но иногда это было попросту невозможно.
Внезапно мальчик расплакался, и она бросилась вперед, чтобы утешить его, но Дункан поднял руку, заставив ее остановиться.
Он сунул секиру за пояс.
— Ну-ну, парень, — уверенно произнес он. — Твой бросок был очень точным и сильным. Ты почти попал.
Он опустился на одно колено.
Хрупкое тело ребенка сотрясали рыдания.
— Простите… Я не хотел.
