Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

— Почему нет?

— Потому что большинство идей, которые он придумывает, поистине отвратительные!

— Но он такой умный, и все учителя любят его. Дамблдор лично обучил его легилименции. Как его идеи могут быть плохими…

Потребовалось некоторое время, чтобы построить мысленную конструкцию, копирующую существующую до мельчайших деталей. Обстановка, настроение и окружение — всё должно было быть органично интегрировано в основную внутреннюю хронологию памяти Эйвери, чтобы это было принято и усвоено. Альтернативой было то, что разум Эйвери отвергнет внедрённую ложную память как сверхъестественную пантомиму жёстких, восковых автоматонов. Имея ограниченный опыт управления воспоминаниями своего акромантула о его бывшем владельце, Рубеусе Хагриде, Том не мог создать ничего слишком экстравагантного, поэтому он ограничился воспоминаниями в пределах одного денника конюшни, расположенного рядом с существующим. Закончив с необходимым оформлением витрины, он сосредоточил своё внимание на pièce de résistance{?}[(фр.) дословно “кусочек сопротивления”. Используется для названия чего-то “лучшего”: главное блюдо (среди других блюд ужина), венец творения художника (среди других картин) и т.п.]: лошади и жеребёнке.

Хорошо, что он провёл некоторое время, копаясь в мыслях лошадей Томаса Риддла. Он не был уверен, что Приютский Том, который мало что знал за пределами Лондона, мог бы проделать настолько достойную работу, даже с учётом возраста и опыта восемнадцати лет на этой Земле.

Когда он закончил устанавливать чудесную сценку, достойную быть на жестянке с печеньем, о маме-кобыле, кормящей своего новорождённого жеребёнка, он покинул созданное воспоминание и закрыл дверь денника за собой. Убедившись, что его разум был спокоен и упорядочен, он зашёл в соседний денник и увидел Эйвери там, где оставил мальчика. Держа голову лошади на коленях, одной рукой обхватывая её перистую белую гриву, другой вытирая соляные следы, высохшие белыми линиями от глаз до челюстей.

Эйвери обернулся, когда распахнулась дверь денника:

— Ох. Риддл. Ты вернулся.

— Да, — сказал Том.

— Ты закончил то, что хотел?

— Да. Мы выиграли игру.

— Это хорошо.

После секундной тишины Том кивнул в сторону лошади:

— Что с ней случилось? Ну, знаешь… после.

— Она умерла с жеребёнком внутри, — сказал юный Эйвери, глядя вниз на дрожащую лошадь, наполовину закопанную в солому. — Молодая гранианская крылатая лошадь с нетронутым жеребёнком с хорошей родословной стоит по крайней мере тысячу галлеонов на рынке зельеваров. Мы с отцом оттащили её во двор и разрубили тело для аптекарских комиссионеров. Крылья для зелья сна без сновидений, плоть для пасты от синяков и лосьонов от шрамов, хвост и грива для зачарованной одежды, кровь для зачарованных чернил, кости и шкура для клея переплётчикам. Когда я закончил с грязным делом, пара фестралов нашего поместья нашла меня и слизала кровь с моих рук. Это был первый раз, когда я их увидел.

Том нахмурился:

— Смерть твоего питомца — как это может быть мирным воспоминанием? Я попросил о воспоминании умиротворения и спокойных мыслей.

— Думаю, — сказал Эйвери, — в этот день я принял, что кто-то рождается сильным, кто-то рождается слабым, а остальные не рождаются вообще. Именно так вращается это колесо. Когда оно повернётся в следующий раз, возможно, у меня будет достаточно сил, чтобы найти её снова.

— Я нахожу фатализм таким утомительно банальным, — бесстрастно заметил Том. Он шмыгнул носом в ответ на пустой взгляд Эйвери. — Пошли, мальчик. За мной.

Когда Эйвери увидел новое воспоминание о своей лошади, крепко стоящей на ногах и живой, он подбежал и обхватил его шею своими руками:

— Ты сделал это!

— Ты сомневался в моих способностях?

— Я не знал, что это кому-либо под силу, — признал Эйвери. — Как это работает? У меня есть два набора воспоминаний. Я могу помнить, как они оба случились, но только одно из них настоящее…

— Ты можешь выбрать, к какому захочешь вернуться. Оба, если предпочитаешь, — сказал Том. — Но новое воспоминание существует только в этом пространстве. Если ты покинешь денник, твоя версия из воспоминаний или чья бы то ни было ещё не будет об этом знать, — он показал жестом на маленького белого жеребёнка, счастливо сосущего вымя матери, его влажные крылышки широко раскинулись, чтобы высохнуть в тёплом стойле. — Однако мне интересно, достаточно ли существенна эта построенная память, чтобы её можно было извлечь для просмотра в Омуте памяти. Если так, то есть ещё больший потенциал, который предстоит изучить… — он прочистил горло. — На этом я удалюсь.

— П-подожди, Риддл, — сказал Эйвери. — Как я вернусь обратно?

— С магически пропитанной визуализацией, — ответил Том. — Ты должен представить себя просыпающимся от яркого сна. Обрати внимание на свои физические чувства: они переплетены с твоим физическим «я». Можешь ли ты почувствовать ткань своей мантии на своей коже, услышать плеск волн на берегу озера или щекотание волос, падающих на брови? Каждое минутное ощущение, которое ты считаешь само собой разумеющимся в мире бодрствования, должно быть с готовностью схвачено. Лови чувства и не позволяй им покинуть тебя.

Когда Том открыл глаза, он был благодарен, что его зрение вернулось в норму.

Он удивился, увидев, что Гермиона спала на его груди, её лицо зарылось в изгиб его плеча, её кудрявые волосы прижались к его щеке. Нотт и Лестрейндж стояли над ним, всё ещё пререкаясь друг с другом, а их палочки дико вздымались в воздух от их возбуждения.

— Ну и что, если он застрял в теле Эйвери? Риддл что-нибудь придумает, мы должны доверять ему.

— В этом-то и дело, недоумок. Я не доверяю Риддлу.

— Но это твоя проблема, Нотт, не его. Если бы ты доверял ему, ты бы за него не переживал.

— Если бы было так просто лишь… лишь довериться Тому-чёртову-Риддлу!

— До этого не так уж сложно дойти. Перестань так много думать, на мне это срабатывает.

Нотт простонал. Лестрейндж загоготал над очевидным раздражением другого мальчика.

— Может ли кто-то мне объяснить, — сказал Том, — почему Гермиона вот так на мне лежит?

Тирада Нотта оборвалась на полуслове. Его взгляд сначала метнулся на Тома, на спящее тело Эйвери рядом с ним, затем на Трэверса, лежащего лицом вниз через несколько футов от них, затем снова на Тома:

— Я… Я, эм, подумал, что было бы хорошо иметь физический сенсорный якорь, чтобы направить тебя из внутренней сферы. У тебя, деликатно говоря, страннейшая одержимость Грейнджер или её волосами. Не притворяйся, что не играл с её заколкой перед сном прошлой ночью. Ни одна чистокровная девушка на нашем факультете не пользуется такими простыми стальными заколками.

— Это сработало, — признался Том. Это было единственным признанием благодарности, которое получит Нотт. — Мальсибер, Розье и Блэк всё ещё где-то там. После того как их оглушили, начал подниматься туман. Вы с Лестрейнджем должны пойти и забрать их, — он потянулся к своей палочке, которая была вложена в его рукав. — Ренервейт. Вот, возьмите Трэверса с собой.

— А Эйвери? — спросил Лестрейндж.

— Он будет прибит разрывающей головной болью, когда проснётся, я предполагаю, — сказал Том. — Дайте ему отдохнуть.

— А что насчёт Грейнджер? — сказал Нотт. — Ты не собираешься её будить?

— Пошли, Нотт, — сказал Лестрейндж. — Риддлу нужна минута уединения.

— Для чего?

Лестрейндж широко подмигнул:

— О, ты знаешь…

— Нет, Лестрейндж, вообще-то не знаю.

— Я расскажу тебе по дороге, — сказал Лестрейндж. Он поднял растерянного и уже проснувшегося Трэверса за шкирку плаща и поставил мальчика на ноги. Он продолжил шепчущим голосом: — Пойдёмте, разве вы не заметили, что у Риддла всегда лучше настроение после того, как он закончит с Грейнджер?

— О, — сказал Нотт с гримасой на лице. — О. Эгх. Да, да, я вижу, что ты имеешь в виду. Мы просто… Оставим их с этим, пожалуй.