На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Рихард был благодарен ему, что он так и не нашел слова. Потому что кровь в нем уже кипела, обещая привычный уже приступ ярости.
— Уберите барахло из грузовика! Хотя бы часть! Я возмещу вам все расходы. Я даю вам слово барона фон Ренбек! У меня все еще есть возможности, — и заметив недоверчивый и ироничный взгляд Лютце, вдруг разволновался, теряя речь. — Я заплачу вам, Лютце. Сколько вы хотите? Назовите цену, и я за… заплачу вам в двойном размере за все, что находится в этом гру… грузовике. Или мы можем до… добраться до моего замка, и вы за… заберете все, на что упадет ва… ваш взгляд. Я отдам ва… вам все, если только вы во… возьмете этих несчастных!
Лютце ненадолго задумался. По его лицу было видно, как напряженно он пытается просчитать все выгоды от этой сделки. Тем временем вокруг них уже собрался кружок усталых и замученных людей — матери с детьми разного возраста, в том числе и совсем младенцами, пара старичков, едва стоящих на ногах у тележки, в которой сидели трое их маленьких внуков. Старушка до боли напоминала Рихарду ту самую берлинку в летах, с которой он когда-то делил бомбоубежище и которая погибла потом под завалами.
— Воробей в руке лучше, чем голубь на крыше, — наконец произнес Лютце, давая этой старой поговоркой ответ на просьбу Рихарда.
И тогда тот решительно снял распятие со своей шеи. Оно было старинным. Фамильная драгоценность, которую когда-то получил при крещении. Рихард знал, что этот крест когда-то носил его отец и погиб с этим распятием на шее. И сердце замирало от боли, когда он отдавал крест в руки Лютце. Но у него больше не было ничего из того, что могло бы прельстить его собеседника. И Рихард мысленно убеждал себя, что это всего лишь дорогая безделушка, что память об отце сохранится в сердце и в добром деле, а не в золоте.
Выкупленного распятием места хватило только пожилой паре с тремя внуками, которых старики каким-то чудом разместили на своих слабых коленях. Они стояли ближе всех к грузовику и выглядели самыми измотанными в сравнении с более молодыми беженцами. Превозмогая боль, Рихарду пришлось самому помогать старикам забраться в машину. А потом он решительно повернулся к женщине с младенцем в руках, сидевшей с усталым и равнодушным лицом в траве на обочине. Остальные, понимая, что места для них нет, направились медленно дальше, а эта, видимо, совсем выбилась сил и смирилась с неизбежным.
— Вставайте, фрау, — протянул ей здоровую руку Рихард, чтобы помочь, и та ошеломленно взглянула на него. И оборвал резко и холодно бурные возмущения Лютце, что больше нет места в машине, а он не намерен ничего убирать из кузова. — Эта молодая фрау поедет вместо меня, Лютце, так что замолчите!
И снова ему предстоял долгий путь пешком, изматывающий и невероятно тяжелый в его состоянии. Рихард не стал идти с остальными беженцами, как другие раненые, которых подмечал иногда среди гражданских. Ему было неловко перед ними и больно, словно это он один виноват в том, что всем этим женщинам, детям и старикам пришлось покинуть свои дома и, бросив прежние жизни, идти буквально в никуда. Поэтому Рихард вскоре свернул с шоссе, чтобы двигаться грунтовыми дорогами через леса, поля и оставленные хутора и деревни, где он останавливался на ночлег в оставленных домах, которые повезло находить целыми, а не сожженными.
Он снова шел по наитию. И когда увидел вдалеке радиомачту Эльстера, не успев обрадоваться, наткнулся на отряд из одиннадцати эсэсовцев. Если бы не его былая слава в рейхе, благодаря которой лицо Рихарда было более-менее известно, как лицо какого-нибудь киноактера второго плана, эта встреча закончилась бы для него плачевно. Вспомнились пара несчастных пехотинцев, на трупы которых с пулями в затылках он вышел случайно. Не спасла бы даже справка из госпиталя. Но эсэсовцам нравилась его близость к фюреру и бесстрашие в небе. Убедившись в том, что «Сокол Гитлера» сейчас действительно не по своей воле не может встать в строй и «до последней пули защищать рейх» и что он вовсе не дезертир, они быстро потеряли к нему всякий интерес, торопясь на восток. Перед расставанием эсэсовцы со злобой в глазах рассказали, что на западе страны фронта больше нет, что фельдмаршал Модель [209] предал рейх, отдав солдатам приказ прекратить сопротивление и разойтись по домам, и что янки уже вовсю хозяйничают уже в окрестностях Лейпцига, встречая сопротивление лишь разрозненных групп. Их отряд предпочел оставить эти земли на «других защитников», а самому направиться на восток, чтобы найти хоть какие-то остатки фронта против Красной армии и принять последние бои.
— Погибать так хотя бы утащив с собой на тот свет пару жидо-коммуняк, — хохотнул один из них, тот, у которого были самые злые и холодные глаза, напомнившие Рихарду надзирателей в форте Цинна. Поэтому Рихард был только рад, когда они быстро распрощались с ним и продолжили свой путь.
Правда, вспомнить о недавней встрече пришлось уже довольно скоро. Когда едва он приблизился к небольшому каменному мосту через Эльбу, кто-то начал стрельбу по нему из винтовки. Это кто-то оказался не таким метким — пули ударились в землю, вздымая облачка пыли, чиркнули по парапету моста, и Рихард успел упасть на землю и перекатиться на обочину в укрытие кустов, едва не потеряв сознание от боли в плече. Он долго не думал, когда достал из кобуры люгер, надеясь, что травма не скажется на его стрельбе. Только о том, что у него всего восемь патронов против этих неизвестных, засевших в засаде у моста. Но когда Рихард, готовый открыть огонь нашел взглядом первую мишень, убрал палец с курка.
— Чертовы идиоты! — заорал Рихард, не сдерживая ярость, вспыхнувшую в крови словно лесной пожар. На голове, которую он едва не прострелил, была темно-синяя кепи гитлерюгендца, а у соседней — темная каска, из-под которой торчали две растрепанные косы. Как он понял, по другую сторону моста в засаде расположились подростки. Он слышал разговоры, что гитлерюгендцы тоже вышли на защиту страны по призыву фюрера, как пожилые немцы фольксштурма, но не верил в это. Кто в здравом уме прикажет детям воевать? Но вот они собственной персоной, вооруженные винтовками и пистолетами, стреляют без разбора в каждого, кто шагнет на этот мост со стороны востока страны. Забыв о том, что к ним спину могут зайти американцы, которые, по слухам были совсем близко.
— Ка… какого дьявола вы де… делаете? Отставить не… немедленно!
В ответ на это выстрели затихли. Послышались шорохи и шепотки, а потом раздался звонкий дрожащий голос, запрашивающий его звание и фамилию. Ему пришлось «сдаться» первым — выпрямиться в полный рост, подняв одну руку с зажатым в ней люгером, чтобы его маленькие противники увидели его форму, поверили ему и показались. Он понимал, что рискует сейчас, но другого выбора не было совсем.
Маленькое воинство, вышедшее из засады, привело Рихарда в ужас и распалило его гнев пуще прежнего. Шестеро мальчиков, самому старшему из которых было четырнадцать, а младшему одиннадцать (причем, он недавно плакал, судя по следам на грязной мордашке), и две девочки лет пятнадцати. Дети, оставленные удерживать этот мост недавно встреченными на выезде из городка эсэсовцами. Вот они, «другие защитники земель рейха»!
— Разойтись по домам, — приказал Рихард резко, когда выслушал это объяснение. — Спрячьте оружие, но только подальше от своих домов, и разойдитесь по домам.
— Мы получили приказ защищать свою страну, — возразил ему самый старший мальчик, на форме которого было больше всего нашивок и значков. Отличник службы, привыкший быть самим первым во всем. Слепо верящий в своего кумира, пославшего его на верную смерть. — Фюрер хочет…
— По… послушай меня, — сжал его плечо, наверное, сильнее, чем следовало Рихард, отчего мальчик поморщился невольно. Он снова терял способность излагать свои мысли гладко и ровно и злился на себя за это. — Я по… понимаю, сейчас называют пре… преступлением говорить та…кое, но… все кончено. Русские стоят под Пот… Потсдамом, и чтобы мы ни де… лали, они возьмут Бе… Берлин еще до конца ме… месяца в самом лучшем случае. Американцы уже под Лейп… цигом. Весь запад страны пал. Армии там… там больше нет. Фельдмаршал Мо… Модель распустил ее…
