На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Тебе нужно в госпиталь, молодой человек. Ты явно ранен — весь в крови, — ткнул трубкой в его сторону невозмутимый бауэр. — Здесь недалеко в Либерозе как раз такой расположился недавно. Если, конечно, не успел снова переехать подальше от русских.
Название местечка было знакомо Рихарду. Насколько он знал, в городке находился замок Либерозе, принадлежавший фон дер Шуленбергам, представители одной ветви которых были недавно казнены как участники июльского заговора прошлого года [208]. Как ни пытался вспомнить Рихард, был ли как-то задет этими обвинениями граф Альбрехт, которому принадлежал замок Либерозе и который был давним знакомцем его семьи, он не смог. В любом случае, стоило испытать этот шанс, который подкинула ему судьба в который раз. Да и не мешало бы показать поврежденную руку докторам в госпитале, так что Рихард с огромной благодарностью принял предложение фермера отвезти его в Либерозе.
В городе, куда отвез его фермер, поставив в бричку такую же усталую и безразличную ко всему, как и он сам, лошадь, Рихарда встретил пустой госпиталь. Из персонала остались только один доктор, седовласый и статный полковник, и пара крепких и плечистых медсестер в возрасте, напомнившие чем-то Рихарду Биргит. Из пациентов в госпитале были только лежачие и тяжелые. Остальных доктор распустил по домам, как он объяснил Рихарду во время осмотра.
— Я решил, что нечего им здесь ждать русских, которые явно не будут к ним милостивы, — говорил оберст-артц, отвлекая тем самым от боли, ставшей острой, как и прежде, когда тело, уже почти свыкшееся с ней, так безжалостно потревожили при осмотре.
— Я служил на Восточном, под Ржевом, знаете где это? Быть может, тот, кто не был на фронте в России, еще питает какие-то иллюзии по поводу будущего, которое нас ждет, когда сюда придут орды русских, но я лично нет. Вам же тоже доводилось служить в России, верно, господин майор? Вы — один из кумиров женской части моего персонала, потому я невольно знаю обо всем из жизни «Сокола Гитлера»… Да-да, так я и думал. Нос сломан. Сейчас мы его вправим аккуратно, чтобы все было совсем как прежде… вот так…
Совсем как прежде уже никогда бы не стало. Так подумал Рихард при этих словах, вспоминая помимо воли стены форта Цинна и то, что пережил в них. Но поправлять доктора не стал, а ужасные воспоминания помогли отвлечься от невероятной по силе боли, когда оберст-артц вправил ему выбитое плечо. Хотя едва-едва удержался в сознании при этом приступе, даже бросило в холодный пот и закружило голову.
— Сейчас станет легче, — легонько сжал здоровое плечо полковник своими неприятно холодными пальцами. — Немного отдохните и уходите отсюда, слышите? Не в Берлин. Туда сейчас дороги нет — русские стремятся замкнуть кольцо вокруг столицы, и скоро они это сделают. Уходите к себе, в Тюрингию. Я слышал, там уже янки. Я думаю, они будут куда добрее к нам, чем русские, а их плен принесет хотя бы надежду на будущее. У русских нас это не ждет. «Око за око», как говорится в Библии. И так и будет. Мы убивали их пленных — живым ломали им руки и ноги, отрезали носы и причинные органы, выкалывали глаза. Нет, не смотрите на меня так… Я лишь наблюдал это все со стороны, но… Это все на мне. Как и смерти тех несчастных раненых русских в моем госпитале под Ржевом. Я должен лечить людей и спасать жизни, а вместо этого я подписывал бумаги о том, чтобы разместить всех раненых в разваленном сарае без крыши и урезать им пайку до минимума. Знаете зачем? Чтобы они поскорее умерли, и мне не пришлось бы излишне хлопотать из-за них. И мне казалось тогда, что я совершаю настоящую милость. Я ведь не убиваю их сразу. Просто естественный отбор и только. Так как думаете, что сделают русские с этими пленными после всего этого? Я не знаю, что были ли эти несчастные на Востоке и что они делали там, но для русских мы все одинаковы. И я готов встретить возмездие за все и разделить с ними их будущую участь. Все равно мне не к кому уходить сейчас. Вся моя семья — мать, жена и три дочери — погибли под бомбами томми и янки в Гамбурге.
— Я мог бы остаться с вами и помочь, когда здесь будет Красная армия, — предложил Рихард. — Мог бы сделать хоть что-то…
— Уже поздно, господин майор, делать что-то, — устало усмехнулся полковник. — Я пробыл на Востоке всю кампанию вплоть до сорок четвертого. Вы — всего несколько месяцев. Моя вина больше вашей, мне и принимать воздаяние. Кроме того, вы сейчас даже стрелять толком не сможете. Только зря погибнете. И тем более… Вам есть к кому возвращаться? Вас кто-то ждет? Родители? Возлюбленная?
— Моя… — столько времени прошло, а горло до сих пор перехватывает при мысли о смерти Лены. Это случилось и сейчас, потому пришлось откашляться прежде, чем продолжить. — Моя любимая погибла в сорок третьем. Осталась только мать. Она серьезно больна, у нее опухоль…
— Значит, идите и будьте с ней, когда все пойдет прахом. Считайте, что этими травмами и ранами вам свыше подарили шанс проводить мать, а ей — спокойный уход в понимании, что ее сын остался жив в этой проклятой войне. Это принесет ей огромную радость в последние часы, я уверен.
Эти слова прозвучали особенно страшно для Рихарда, вспомнившего, какой худой и изможденной была мать в те короткие дни Рождества, которые он провел в замке. Доктор тем временем направился к столу, где взял из стопки лист со штампом медслужбы рейха.
— Я напишу вам справку для эсэсовских патрулей, что вы непригодны к дальнейшей службе из-за травм. Иначе вас даже не будут слушать, если вы попадетесь к ним в руки и повесят как дезертира, несмотря на звание и прочие регалии. Сейчас все буквально помешались…
— Вы не знаете случайно, граф Альбрехт в замке? — спросил Рихард, размышляя о том, что ему делать дальше.
— Вы разве не слышали? Замок Либерозе конфисковали недавно в пользу государства из-за родственной связи графа с казненными преступниками. Старый граф умер еще в январе, как мне рассказали, а где его сын я не имею ни малейшего понятия. Наверное, уже уехал из Германии, как другие разумные люди. Но я слышал, что еще вчера в замке был государственный управляющий, герр Лютце.
Рихарду и в этот раз повезло. Управляющий действительно был в замке, загружая в потрепанный годами грузовик последние ценности, которые планировал увезти из Либерозе перед приходом русских, и Рихард пришел буквально в последние минуты перед выездом.
Граф Альбрехт действительно успел уехать из страны со своей семьей еще в январе, сразу после смерти отца. И насколько было известно Лютце, он был в Швеции в данный момент. Рихард не стал уточнять детали у управляющего, неожиданно смутившегося встречей со знакомым бывшего хозяина замка, а просто попросил подбросить его по возможности до границы с Тюрингией. Тот согласился без лишних разговоров. Правда, ехать Рихарду предстояло в кузове, куда он еле-еле забрался со своей рукой на перевязи, ведь в кабине расположилась семья Лютце.
Сначала дорога была пустой, как и вчера, но спустя время, когда грузовик выехал на шоссе, ведущее к Лейпцигу, стало очевидно, почему местность у Одера была такой безлюдной. Беженцы с тележками, груженными велосипедами и колясками с детьми буквально наводнили обочины. Людей было так много, что Рихарду казалось, широкие людские реки текут вдоль пути, по которому катился их грузовик вслед за небольшим авто, за рулем которого через заднее стекло виднелась аккуратная женская шляпка. Сначала он шокировано, а потом со жгучим стыдом от собственного бессилия изменить что-то наблюдал за этими людскими реками по обе стороны от грузовика. А потом забарабанил ладонью в верх кабины, стараясь не думать о том, как отзывается каждый удар в поврежденном плече и руке.
— Мы должны взять хоть кого-то из этих несчастных, — попросил Рихард Лютце, когда тот остановил грузовик и выглянул из кабины. — Я прошу вас, помогите им.
— В грузовике нет места, — отрезал зло Лютце, старательно не глядя на беженцев, которые замедляли свой и без того медленный ход с надеждой, что им помогут сейчас. — Я не буду ничего выгружать ради… ради…
