Мэри Пирс - Горький ветер
— Том Маддокс.
— Ну, заходи еще, — сказал Мерсибрайт. — Через денек-другой, когда она устроится. Я ей скажу, что ты придешь.
Он вошел в дом и закрыл дверь.
Через три дня, когда Том снова слонялся по дорожке, Линн увидела его из окна и выбежала навстречу. На ней было темно-зеленое платье с воротником-стойкой, яркие красно-рыжие волосы аккуратно собраны в узел, а на затылке выбивались кудрявые пряди. Ее темные глаза сияли. Она смеялась знакомым ему смехом.
— Почему ты не подойдешь к двери и не постучишь? Ты, наверное, думаешь, что тебе здесь не обрадуются?
Она взяла его за руку и повела на кухню. Отец сидел возле плиты, покуривая старомодную глиняную трубку, напоминавшую своей формой желудь. Он жестом пригласил Тома сесть рядом, и Линн тоже уселась немного в сторонке, наблюдая за лицом Тома.
— Как твои глаза?
— В общем-то довольно неплохо.
— Больше не болят?
— Я бы сказал, что это не боль. Не совсем. В голове у меня иногда немного стучит, но ничего особенного.
— А как твоя нога?
— В целом неплохо.
— Сдается мне, — сказал отец, — тебя, парень, словно в мельнице молотили.
— И все-таки я остался жив, а это что-нибудь, да значит.
— Да уж, достаточно только взглянуть на тебя.
— Не обращай на отца внимания, — сказала Линн. — Я никогда не обращаю. Так для него же лучше.
— У нас есть пиво угостить парня?
— Откуда мне знать? — спросила она, смеясь. — Я всего-то пять минут дома.
Но она встала и сходила куда-то в дальнюю часть кухни и вернулась с двумя кружками пенящегося пива.
— Вот это мне по душе! — повеселел отец. — Когда за мной ухаживает девушка. Пока тебя не было, мне этого очень не хватало, но думаю, я неплохо справлялся.
Он одним глотком отпил полкружки, вытер пену с усов и бороды и посмотрел на Тома проницательным взглядом.
— Мне будет нелегко, — сказал он, — когда моя дочь выйдет замуж и уйдет от меня.
Когда Том ушел, Линн села рядом с отцом, сложив руки на коленях и посмеиваясь. Он строго посмотрел на нее.
— Я навел кой-какие справки о Томе Маддоксе.
— Вот как! Невероятно!
— Его родители, кажется, никогда не были повенчаны.
— Но ты ведь, конечно же, не ставишь это ему в вину?
— Нет. Конечно, нет. Но лучше знать такие вещи. Но есть кое-что и похуже.
— Что же именно?
— Его отец был пьяницей и убил жену в припадке гнева. А потом повесился на дереве. Твой Том тогда был малышом двенадцати месяцев.
— Бедный мальчик, — согласилась Линн.
— Но я слышал не только плохое, но и хорошее. Говорят, он толковый работник. Занимается резьбой по дереву в мастерских Изарда и Тьюка и первоклассно плотничает. — Джек наклонился к огню, чтобы прикурить трубку. — Так что совсем неплохо, что он не ослеп после того взрыва.
— Он тебе нравится, папа?
— Пока еще рано говорить об этом. Ему о себе нечего особо рассказать, так ведь?
— Не так уж много и я могу.
— А у тебя щечки такие же пухленькие, не похудели в чужих краях.
— Пуф! Пуф! Пуф! — сказала она, глядя, как он зажигает трубку. — Старый курильщик! Все время дымишь!
— Вопрос в том, нравится ли он тебе.
— Думаю, нравится.
— Но ты не уверена?
— Он странный парень, напоминает мне дикого звереныша. Дикого не в смысле злого, а какого-то пугливого, застенчивого. Как лесной олень.
— Бьюсь об заклад, эти солдаты в вашем госпитале не все были такие скромники.
— Нет, далеко не скромники.
— Я от этого просто бешусь! — воскликнул Джек, ударив ладонью по ручке кресла. — Как подумаю, что такая девочка, как ты, должна была ухаживать целых два года за грубыми солдатами. Они не заслуживают того, чтобы за ними смотрели такие милые девушки, как ты.
— Отец, успокойся, ты не знаешь, что говоришь! — сказала Линн, и ее глаза наполнились вдруг слезами. — Ты не имеешь понятия, через что прошли эти люди.
— Я, помнится, тоже был солдатом, совсем недолго, в восьмидесятых…
— И ты все равно не знаешь, через что прошли эти люди в эту войну. Никто не знает, кроме тех, кто видел все собственными глазами. Нельзя говорить, что они не заслуживают. Ты не прав, так нельзя, я не потерплю! Ты не знаешь об этом ничего.
— Хм. Должен сказать, это просто замечательно, когда дочурка, которая знает все, говорит отцу, что он ничего не знает!
— Я видела храбрость… самопожертвование… и так много любви среди солдат. Та работа, которую я делала, была просто ничто, и я не хочу, чтобы ты ругал их, отец.
Линн наклонилась и коснулась его колена. Она отбросила печаль и снова смеялась, поддразнивая его, а слезы все еще блестели у нее на щеках.
— Ты злился только потому, что я ушла и тебе пришлось самому заботится о себе. Ну, так ведь?
— Теперь, когда ты дома, не стало лучше. Моя кружка уже полчаса пустая.
* * *Часто, бывая в Лайлак Коттедже, Том впадал в задумчивость, наблюдая, как Линн гладит белье на кухонном столе или вяжет и штопает, сидя у огня. Иногда его взгляд был таким пристальным, что она чувствовала неловкость.
— У тебя такой взгляд, — сказала она ему однажды. — Нельзя так пристально смотреть на людей, Том, особенно часами не говоря ни слова.
— Извини, — он отвернулся, щурясь на огонь в плите.
Но при виде набегающей на его лицо краски и серьезного выражения глаз Линн пожалела о своем замечании, сделанном при отце. Она не хотела обидеть Тома и поэтому пояснила:
— Ты можешь смотреть, если хочешь. Ты можешь смотреть на меня сколько тебе угодно! Я знаю, в чем дело. Это все из-за моих рыжих волос. Этого вполне достаточно, чтобы на них смотреть, я уверена.
Том улыбнулся. Его взгляд ненадолго остановился на ее лице, и он снова отвел его. Он думал, что бы сказать.
— Теперь уже недолго осталось. До Рождества, я хочу сказать. Думаю, дней восемнадцать.
— Ну, ты молодец, — сказал отец. — Мы это выяснили уже год назад, не говоря уже о снеге, если он будет.
— Отец, пожалуйста, — попросила Линн.
— Я знаю, я не очень-то разговорчив, — сказал Том. — Парни в армии так говорили. И Бетони всегда то же говорит.
— Я встретила Бетони в Чепсворт-парке и сказала, что знакома с тобой. А она сказала: «Так вот где Том проводит все вечера в последнее время!»
— Ну, теперь она знает.
— Разве это такой уж секрет, Том, что ты приходишь сюда навестить нас?
— В общем-то нет. Я бы так не сказал.
— Ты никому не рассказывал?
— Нет. Кажется, нет.
— Тогда это, должно быть, и вправду секрет, до тех пор пока Бетони не скажет кому-нибудь?
— Она этого не сделает, — сказал Том.
