Мишель Маркос - Уроки влюбленного лорда
На вершине холма они нашли солнечное, теплое местечко, и Коналл расстелил на земле одеяло. В густой траве летали крошечные бабочки, не больше ногтя величиной. И Эрик зачарованно следил за их полетом, Шона тем временем раскладывала на тарелки хлеб, сыр и фрукты.
Вчетвером они от души поели. Удовлетворив аппетит, Шона улеглась на бок, как насытившаяся газелью львица, Эрик пристроился рядом на коленях, и Шона кормила его голубикой.
— Посмотри туда, Эрик, — сказала она, указывая на небо. — Видишь то облачко? Оно похоже на маленького кролика.
— На кролика, — повторил малыш, глядя в небо.
Коналл устремил взгляд в небо.
— Я его не вижу.
— Вон там… прямо перед солнцем.
Он поднял руку, чтобы солнце не слепило глаза.
— Это мышь, — возразил он, бросая себе в рот кусочек сыра.
— Странно, — произнесла Шона, удивленно посмотрев на него. — На глупца вы вроде не похожи.
— Шона! — воскликнула Уиллоу, укоризненно шлепнув ее по ноге.
Коналл бросил на Шону сардонический взгляд:
— Может, ты все же обуздаешь свою натуру и станешь для разнообразия вежливой. Хотя бы на один день. Не хочу заставлять тебя перенапрягаться.
Она озорно улыбнулась.
— Очень хорошо. Ради мальчика. — И снова посмотрела в небо. — О, уже все пропало. Оно слишком быстро двигалось. Знаете, наверно, с утра это облако‑кролик было в Англии, а до этого во Франции. Я бы хотела быть облаком, чтобы быстро осмотреть весь мир с высоты.
У Коналла между бровей пролегли морщины.
— Попахивает одиночеством.
— Мне бы не было одиноко.
— Беда облаков в том, что они ни с чем и ни с кем не связаны и никогда нигде не задерживаются. Вы бы этого хотели?
— Не знаю. Надеюсь, что в один прекрасный день мы найдем Кэмрана. А что будет потом, меня не волнует.
— А выйти замуж и создать семью не планируешь?
— Планирую. Если бы могла родить такого хорошенького малыша, как этот.
Она пощекотала Эрика, и он рассмеялся.
Коналл положил локоть на согнутое колено.
— Ты еще так молода. Впереди у тебя много лет. Цени их все, потому что никто не знает, сколько их отпущено.
Он умолк и погрузился в раздумье.
Было нетрудно догадаться о направлении его мыслей. Последние несколько недель Шона работала с ним бок о бок и видела, какой он дисциплинированный и трудолюбивый. И хотя они постоянно и с удовольствием обменивались друг с другом дружескими колкостями, он редко становился таким задумчивым, как сейчас.
— Мать Эрика… как она умерла?
Коналл сделал резкий вдох и на какое‑то время задержал в груди воздух, справляясь со своими эмоциями, и только потом ответил:
— Родив Эрика, Кристина заболела. У нее развился послеродовой сепсис. — Заметив на ее лице выражение недоумения, добавил: — Родильная горячка.
— Мне жаль, — произнесла она.
— Мне тоже, — эхом отозвалась Уиллоу.
— Как долго она прожила? — спросила Шона.
— Недолго. Четыре дня. Но этого хватило, чтобы подержать сына.
Шона погладила светло‑каштановые кудряшки мальчика. Он был занят тем, что складывал на ее бедре травинки. Как это было трагично, жене Коналла не довелось узнать, каким красивым, милым и умным мальчиком станет ее сынишка.
— Время идет быстро, — продолжил Коналл. — С каждым тиканьем часов годы уносятся прочь. Когда‑то мне исполнилось двадцать пять, и я начал свою медицинскую практику. Тик. Затем женился на Кристине. Тик. Она родила сына. — Он устремил взгляд к горизонту. — Она жива. Тик. Ее больше нет.
Уиллоу и Шона переглянулись, обмениваясь собственными переживаниями. Шона мысленно передала что‑то Уиллоу, и Уиллоу ее без слов поняла.
— Эрику пора спать, — объявила Уиллоу. — С вашего позволения, милорд.
Он кивнул, хотя все еще находился во власти воспоминаний. Ветер нежно пошевелил белоснежный галстук под его гладко выбритым подбородком.
Уиллоу встала, взяла Эрика на руки и исчезла внизу холма.
Шона села и налила Коналлу еще вина.
— Я знаю, как это бывает, когда умирает тот, кого ты любишь. Как будто у тебя вырвали кусок, и ты думаешь, что рана никогда не перестанет кровоточить.
Рассеянный взгляд Коналла медленно сосредоточился на ней.
— Но со временем перестает, — продолжала она, — рана зарастает. Хотя шрам остается навсегда.
Коналл машинально кивнул и взял стакан.
— Думаю, это благословение Господне, что память о любимых крепнет. Помню, — заметила она, и на ее губах заиграла грустная улыбка, — когда я была крошечной девочкой, отец принес черный лак, чтобы покрыть стол, который сделал. Мне очень понравилась эта блестящая черная краска, и я использовала ее, написав на стене сарая бранные слова.
Коналл хмыкнул.
— Надо же было такому случиться, что в этот самый момент мимо на воскресный обед ехал на лошади приходской священник и увидел мою проделку раньше моего отца. Вот так! Лицо моего отца побагровело от стыда и гнева. Он разозлился на меня за то, что я написала неприличные слова, и на моих братьев, которые научили меня этому.
Она запрокинула голову.
— Я думала, что меня ждет порка. Но папа, как сейчас помню, упал передо мной на одно колено и сказал: «Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю. Но мне не нравится то, что ты сделала. Так что теперь ты должна все исправить, и тогда все снова станет по‑прежнему». Он дал мне ведро с известью и велел закрасить плохие слова. Но сколько бы раз я ни белила сарай, проклятая черная краска все равно проступала.
Коналл покачал головой:
— Очевидно, урок не пошел впрок.
Шона звонко рассмеялась:
— Не пошел. Но, видите ли, мои воспоминания о папе все такие. Сколько бы времени ни прошло, что бы ни случилось с тех пор, чтобы затмить их, память об этом жива. И я не хочу, чтобы эти воспоминания стерлись. И хотя отцовское расположение в тот день я потеряла, мысль о том, что он не перестанет любить меня, что бы я ни натворила, делала меня счастливой.
Взгляд Коналла снова устремился вдаль. Голубизна его глаз сливалась с голубизной неба.
— Воспоминания о моей жене немного отличаются, Шона. Кристина стала чем‑то вроде отражения в витражном стекле. Есть разрозненные кусочки нашей совместной жизни, которые я бережно храню в памяти, но целостной картины нет. Все разобщено… размыто.
Его слова прозвучали словно загадка, но смысла ее Шона понять не смогла. Может, это был брак без любви? Или в нем говорила обида на жену, которая заболела и оставила его одного с ребенком? Может, он пытался спасти ее, но понял, что его медицинское искусство не в силах побороть смерть? В нем чувствовался какой‑то электрический накал, как в воздухе перед грозой.
