Наталья Шатрова - Последняя любовь Аскольда
– Мамка, племяш мой небось большим уже вырос. Что, если вызвать его сюда да на место князя посадить?
– Вспомнила, – вздохнула ключница. – Еще прошлым летом Гордята ездил проведать его, а вернулся ни с чем. Весь ту степняки пожгли и, наверное, мальчонку в полон увели. Так что сгинул он. Мы тогда с воеводой договорились не говорить тебе об этом, чтобы не расстраивать…
Дверь тихонько отворилась, и в покои вошла сенная девка.
– Чего тебе? – нахмурилась ключница.
– Прибыл воеводский служка, зовет князей и дружину на свадебный пир.
– Кто женится-то? – не поняла княгиня.
– Так сам воевода Гордята на ведунье Ярине. – Девка осеклась, увидев, как княгиня закатила глаза и повалилась на бок.
– Воды, дура, неси! – прикрикнула ключница, подскочила к княгине, но та уже очнулась и, уткнувшись лицом в костлявую грудь старухи, разрыдалась.
Девка, пятясь, выскользнула за дверь. Ключница, ласково поглаживая спину княгини, вновь запричитала:
– Ой, лебедушка моя, не плачь ты из-за этой ведьмы. Она тебе назло обоих твоих мужиков приворожила и вертит ими, как хочет. Забудь ты ее, окаянную. Не пускай на порог, проклятущую. Недостойна она и слезинки твоей драгоценной.
– Ты, мамка, ничего не понимаешь, – сквозь слезы простонала женщина. – Ярина от позора меня спасла. Вот только надолго ли? Не ведаю…
Глава третья
В воеводской усадьбе царила суматоха. С удивлением Ярина узнала, что поляне намного ответственнее относятся к женитьбе, чем северяне, потому что могут иметь только одну жену. Умыкание невест считается здесь дикостью. Обычно жених договаривается с родителями невесты и платит вено. Бывает, парень, так же как и у северян, приводит жену сразу с купальской ночи. Такой брак считается наиболее прочным, потому что его благословляет сама природа. В любом случае все родственники затем гуляют на свадьбе несколько дней подряд.
На пороге избы Гордяту и Ярину встретила очень привлекательная светловолосая девица с яркими голубыми глазами и алыми губами. Поверх ее рубахи красовался богатый навершник из крашенины[40]. Ярина подумала, что такую одежду может носить только дочь Гордяты, но неприятно ошиблась.
– Это ключница Милава, – с теплотой в голосе произнес воевода. – Она ведет хозяйство в усадьбе и будет тебе, Ярина, хорошей помощницей.
Ключница низко поклонилась хозяйке и тут же выпрямилась, взглянув на нее дерзко, всем своим видом внушая, что тягаться с ней тяжело: даже если она не понравится новой хозяйке, своего положения все равно не лишится.
Поскольку Гордята подспудно боялся подвоха со стороны князя, то свадьбу решил играть сейчас же. По Киеву разослали гонцов с приглашением на пир. Во дворе поставили столы и лавки. Из погребов, кладовых, повалуш, медуш повытаскивали все припасы. Несколько гридней из воеводской дружины отправились в лес за дичью. Разожгли костры, и вскоре над усадьбой поплыл запах жареной и вареной пищи.
Всеми работами распоряжалась Милава, отдавая приказы властным твердым голосом. Ярине невольно пришлось признать, что ей еще многому надо учиться, прежде чем она станет достойной хозяйкой большой усадьбы.
Брачные обряды тоже проводились под руководством ключницы. Перво-наперво она велела сенным девкам вести новобрачную в мыльню, где ее долго терли две женщины, смывая девичьи гульбы. После мыльни Ярину, распаренную и разгоряченную, отвели в светелку, усадили на лавку, и под заунывные песни девок безобразная старуха отхватила ножом пол ее косы – теперь она доходила ей только до пояса. Ярина, как водится, поплакала, прощаясь вместе с косой и с девичеством, хотя косу-то она как раз и не жалела: слишком тяжело было ее мыть и приводить в надлежащий вид.
Затем сенные девки принялись наряжать Ярину к торжеству. То и дело Милава приносила одежду, и невеста, которую никто не спрашивал, нравится ей наряд или нет, примеряла ее. Но Ярина настолько вымоталась после бессонной ночи и мытья, что ей уже было все равно, во что ее оденут. Ее даже не волновала та небрежность, с которой Милава распоряжалась явно не своим добром: рубахами, повойниками, поневами, навершниками из паволока[41] и тафты[42] – хозяйкой всего этого богатства Ярина себя еще не чувствовала.
Наконец наряд был составлен. На Ярину надели нижнюю рубаху из тончайшего полотна, на нижнюю – верхнюю, с длинными рукавами. Сверху натянули роскошный навершник, расшитый по подолу золотыми нитями. На ноги надели совсем новые сапожки. Волосы распустили, расчесали, после чего спели девичью песню и запустили в светелку жениха с дружками.
Гордята вошел в красных сапогах, в белой сорочке, перехваченной расписным поясом, в бархатной накидке, – и Ярина зарделась, смущенно поглядывая на него из-под густых, рассыпанных по плечам волос. Гордята подошел к ней, накинул на голову яркий плат, скрыв от чужих глаз чудесные волосы, – с этого дня никто, кроме мужа, не смел видеть их. Жених взял Ярину за руку и вывел во двор.
Гости уже сидели за столами, ломящимися от всевозможных яств: жареные гуси и лебеди, рыба, мясо тура, пироги и сладости, ягоды, масло и сыры. А уж пива и меда – река текла, не кончалась.
Гости приветствовали новобрачных стоя. Перед Яриной мелькали лица, знакомые и незнакомые, но она от волнения никого не узнавала. Только улыбнулась Дару и отметила мимоходом, что полянских князей нет. Это ее сразу приободрило, и она увереннее прошла к столу.
Едва новобрачные заняли свои места во главе стола, гости сразу, не стесняясь, принялись за еду и питье. Столы обслуживали сенные девки. Они были не прочь поболтать с гостями, но Милава, плавно скользя между столами и лавками, строго следила за их поведением, хмурым взглядом пресекала всякое жеманство и хихиканье.
Еще в светелке, думая о скорой встрече с Аскольдом, Ярина томилась и мучилась, а теперь полностью успокоилась и расслабилась, слушая заунывные песни гусляров.
Но ее блаженство длилось недолго. В самый разгар пира прибыли князья со старшими дружинными мужами.
Ярина, увидев Аскольда, побледнела и замерла, ожидая какой-нибудь каверзы, но два брата, даже не взглянув на нее, спокойно сели на почетные места.
Снова посыпались здравицы, теперь уже и в честь молодых, и в честь князей. Ярина слушала хвалебные речи вполуха, пряча глаза от тяжелого взора Аскольда, молча потягивающего мед из рога тура, окантованного серебром. Ей и невдомек было, сколько сил он прилагал, чтобы скрыть от окружающих свое дурное настроение.
Один Дир догадывался о страданиях брата. Он наклонился к его уху, посоветовал:
– Женщина есть женщина, чего по ней плакать и убиваться? Выбрось ее из головы и радуйся, что так легко отделался. Княгиня не простила бы тебе свое изгнание.
