Сергей Плачинда - Роксолана. Королева Османской империи (сборник)
— Нет, не турчанка… Я не знаю, откуда она, знаю только то, что зовут ее здесь все Гальшкой. Говорят, она из ваших краев, что ли.
Роксолана так и не узнала от своей соседки, кто еще живет в этих покоях, какой завела порядок мать султана и много ли гвардейцев-евнухов.
На третий день утром великан евнух подошел к двери, за которой жила Роксолана, и властно постучал. После тихонько приоткрыл дверь и заглянул в покои.
— Господин и повелитель зовет наложницу Фрину! — громко сказал и встал на пороге.
За спиной этого сильного евнуха стояла и слушала старая Гальшка. Фрина молчала, была еще сонная и не хотела вставать с постели.
— Господин и повелитель зовет наложницу Фрину немедленно!
Фрина потянулась, прищурила глаза и равнодушно сказала:
— Не надоедай, дурак! Скажи господину, что я сплю и никуда не пойду.
Не успела она отвернуться к стене, как великан быстро, молниеносно схватил красавицу поперек тела и через мгновение уже был с ней за дверью комнаты. Послышался душераздирающий крик, отчаянный плач… еще мгновение — и все внезапно стихло. Снова наступила жуткая тишина, которая постоянно так угнетала Роксолану.
Роксолана долго сидела на постели без движения, без мыслей…
«Теперь я понимаю, почему здесь так страшно, так тихо: по правде, — нет спасения, — думала она, заворачиваясь в одеяло. — Я такая же несчастная рабыня в этом дворце, как и мои братья в море на турецкой каторге».
* * *Роксолана жила в роскоши одна: Фрина не возвращалась, и Роксолана не могла узнать, куда пропала эта такая милая гречанка. Размышлять о ее судьбе не было времени, когда и своя судьба еще не определилась, как следует. Каждый стук, каждый смутный шорох, даже шелест пугали ее до безумия. Она хотела быть где-то среди людей, только не в четырех стенах с окном на море. Охотно ходила в купели, разговаривала с прислугой, гуляла в саду или сидела на мраморной скамье, наблюдая за подросшими утятами, которые плавали по затянутой ряской воде.
Здесь действительно гуляли лучшие девушки, холеные, с манерами ленивых наложниц, привыкшие к ласкам и всяким причудливым прихотям, которые ни о чем не думали, не сокрушались ни о чем, но все же не веселились, не резвились, не вели оживленных разговоров, как бывает среди веселых девушек на свободе. Каждая из них знала все обо всех. И никто уже ничего не рассказывал, и никто никого не слушал. Господствовали здесь покой и лень в избытке… Всего было в избытке, поэтому именно здесь царило равнодушие. На молоденькую Роксолану никто не смотрел, никто к ней не подходил, никто не расспрашивал ее о чем-либо.
Роксолана всегда торопилась из сада в свои покои, садилась у окна и часами смотрела на синее море. Иногда приставляла к глазу забытую Фриной трубу и наблюдала за морской жизнью: фелюги, лодки, галеры; чайки и альбатросы непрестанно сновали везде, летали над морем везде и всюду. Потом она откладывала трубу в сторону, ложилась на роскошные подушки и все слушала неясный шум, среди которого время от времени доносилось тоскливое, беспросветное «Гей-гой! Гей-гой!».
В один из таких дней к ней пожаловал сам султан. Она хотела встать на колени, но он властно усадил ее в кресло и сам сел у окна.
— Все грустишь, Роксолана… — то ли спрашивал, то ли жалел девушку.
— Я не скучаю…
— Нет, грустишь… и мне сегодня невесело, — сказал он как-то неохотно.
Роксолана взглянула на султана: он действительно изменился, будто осунулся.
— Расскажи мне, моя госпожа, что-то о себе…
— Что, светлейший мой? — спросила она робко.
— Расскажи о своей земле, о своей семье, о своей девичьей жизни там… Я хочу все это знать… Интересовался я у своей матушки, но она ничего не знает, говорит: давно из дома, все забыла, — и султан горько вздохнул.
— Ясный повелитель, ваша матушка с моего края?
— Да, с твоего…
Сначала Роксолана стала рассказывать робко, тихо…
Со временем увидев, что султан слушает ее внимательно, немного привыкла, оживилась. Сейчас он уже не казался ей страшным, наоборот — похож на обычного человека. Что говорить, была она измучена своими сомнениями, которые ее точили, как ржа железо. Султан видел в ней девушку нежную, которую измучила злая судьба. Но она его заинтересовала еще и умом, любовью к книгам, знанием языков, то есть всем тем, что присуще было только мужчинам. Поэтому он внимательно слушал все, что она рассказывала.
— Своей матушки я не знала, — тихо говорила она,
— Была еще младенцем, когда потеряла самое дорогое сокровище — мамочку. Росла без нее под присмотром служанок и таких бабушек, которых бы не следовало приставлять ко мне. Но батюшка был воином, редко сидел дома. Он увлекался больше военными делами, делами своего края. Так я и жила сиротой… до тех пор, пока немного не подросла.
Только тогда батюшка опомнился и неожиданно увез в Чернигов, в большой город, намного больше, чем наша слобода. Там мне было лучше, там я жила со своей тетей… Она стала мне как мать, ухаживала за мной, лелеяла и учила… Я ходила в монастырскую школу, в которой были хорошие наставники: учили всяким премудростям, а когда еще подросла, стала изучать и чужие языки, потому что так было принято. Надо было знать латынь, греков, хорошо уметь писать и на родном языке. Мне там было уютно, никто не докучал, дома меня любили. Я выросла, стала взрослой девушкой. Школу оставила, но дома продолжала учить этих греков, потому что старый монах Исидор-грек очень об этом заботился и много для меня сделал. Он мне подарил хорошие книги, чтобы читала и вспоминала своего требовательного учителя. Его книги я берегла, думала прожить в Чернигове всю жизнь, но случилось так, что я должна была оттуда бежать…
— По какой такой причине? — спрашивал умиленно султан.
— Да… поляки стали обижать нас… за веру…
— Разве вы и поляки не одной веры? — уже удивлялся султан.
— Нет, не одной… — сказала Роксолана.
— Как так! — не понимал султан. — Я знаю, что и вы, и поляки христиане, молитесь одному Богу, прославляете Христа… Тогда не понимаю, за что они вас обижали?
— За различия в богослужении…
— Гм… это уже не такой и большой грех, — улыбнулся султан.
— Думаю, что небольшой… — Мы их не упрекаем за грехи, они, наоборот, считают нас великими грешниками, называют «схизматами»…
— Что это значит?
— Схизмат, значит еретик… Поляки хотят всех нас сделать католиками, перестроить церкви в костелы и литургию править по католическому обряду.
— А вы?
— Мы не хотим этого делать, потому что все мы греческой веры, как и все греки, которые живут в Стамбуле.
