Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок
После этого все переменилось.
Словно гигантская волна, летящая вперед на гребне прилива, его взметнувшаяся эмоция была остановлена непоколебимой скалой самоконтроля. То ли долетел до него издалека зов лодочника, то ли смутил его скрип шагов по гравию, кто расскажет, быть может, это был всего лишь неуловимый вздох в полуночном воздухе, долетевший из призрачной страны снов и увлекший за собой.
И хотя Маргарита все еще продолжала стоять, прижавшись к нему с охватившей ее горячечной страстью, сила его объятий, она уловила это, ослабла, руки сделались мягче, а дикий огонь любви, едва запылавший в его глазах, подернулся легкой туманной дымкой.
Он бережно поцеловал ее и с едва ли не робкой, заботливой учтивостью убрал губами с бровей печально льнущий к ним завиток. И в этой его заботе, в этой бережной нежности уже сквозила серьезность финала и так затянувшегося прощания.
– Мне пора, иначе мы упустим прилив, – сказал он.
И это было первое, что он сказал ясно и определенно с момента их встречи в этой уединенной части парка; голос его был совершенно холоден, уверен и тверд. Сердце Маргариты пронзила ледяная стрела; она будто бы вдруг пробудилась от сладкого сказочного сна.
– Но ведь ты же не едешь, Перси, – прошептала она, но в шепоте ее слышались сила и уверенность. – Перси, если ты меня любишь, ты не поедешь!
Но сна уже больше не было, не было и холодности в его словах, когда он повторял эту фразу с такой нежностью, с таким пылом, с таким океаном желания, что вся ее мучительная горечь выплеснулась в слезах. Он взял ее за руку. Вся его страсть в одно мгновение была изгнана, побеждена его альтер эго, второй натурой хладнокровного авантюриста, властвующей над душой, фиглярствующей над жизнью, тасующей ее, как колоду карт, в море удачи, приправляя все это корявенькими стишками и усмешками. Однако желание все еще продолжало бороться в нем, поддерживаемое той негой, которую он чувствовал в ее поцелуях, и тем возбуждением, что вздымалось в нем от ее страстных объятий.
Он поднес к губам ее руку, но с теплотой его поцелуя она ощутила холодок, выдавший слезу.
– Я должен ехать, д'рагая, – сказал он после некоторого молчания.
– Почему? Почему? – твердила она упрямо. – Или я ничто для тебя? Или жизнь моя ничего не стоит? Мои печали? Мои слезы? Мои страдания? О, – добавила она с горячечной печалью, – почему всегда должны быть другие? Что другие для нас, Перси?.. Разве мы не можем быть счастливы здесь?.. Разве ты еще не выполнил полностью все возложенные на тебя обязанности в отношении чужих для нас с тобой людей… Разве твоя жизнь для меня не дороже в десять тысяч раз, чем жизни десяти тысяч других людей?
Даже в темноте, благодаря тому что лицо его было склонено к ней, она смогла различить загадочную улыбку, мерцающую в уголках его губ.
– Нет, д'рагая, – учтиво ответил он. – Это не так, никакие десять тысяч жизней не зовут меня сегодня. Быть может, всего одна… Неужели тебе так ненавистен тот бедный старый кюре, сидящий среди руин своей гордости и своих надежд. Все сокровища, все драгоценности и богатства, конфиденциально врученные его попечению, украдены; теперь, быть может, он ждет в своей маленькой консистории, когда грязные животные бросят его в тюрьму и казнят… Но! Я надеюсь, что небольшая морская прогулка и английский воздух приведут в чувство милого аббата Фуке, д'рагая, я хочу лишь предложить ему пересечь со мною Канал. – Перси, – взмолилась она.
– Знаю, знаю, – перебил он ее полным сожаления легким вздохом, всегда снимавшим возможные продолжения дискуссий между ними. – Ты беспокоишься об этой идиотской дуэли… – И он засмеялся легко и добродушно, а в глазах его мелькнули веселые огоньки.
– Ой, д'рагая, ты разве не ощущаешь некоего мгновения… да и вообще, разве я мог отказаться в присутствии королевского высочества и дам. Я просто не мог… Клянусь, ведь это… как раз тот случай, когда нельзя… Это судьба… скандал… мое вмешательство… вызов… Впрочем, все это им разыграно… Но тем не менее ты должна согласиться, что он все-таки человек отважный; ведь я еще не расплатился с ним за порку на скалах Кале.
– Да-да, это он, он все спланировал, – горячо подхватила она. – Это ночная ссора, твоя поездка во Францию, ваша встреча лицом к лицу в заранее условленном месте, там, где ему ничего не стоит захлопнуть убийственную ловушку.
После этих слов он разразился смехом. Добродушным, сердечным смехом, полным радости жизни, сумасшествия, опьянения дерзким авантюризмом, смехом, в котором не было ни тени сомнений или беспокойства.
– О, д'рагая, у тебя восхитительное чутье… Захлопнуть убийственную ловушку за вашим покорным слугой?.. Но этим народным правителям придется стать очень подвижными и бдительными… Черт! Впрочем, дадим им возможность насытиться азартной охотой… Ну, малышка, не бойся, – сказал он вдруг ласково. – Ведь эти проклятые убийцы пока еще меня не поймали.
О, как часто она вынуждена была бороться с этим в нем: с его авантюризмом, вторым наслаждением его души, злейшим ее врагом, забиравшим у нее и уносившим прочь любимого. Финал был слишком хорошо ей известен; эта непобедимая жажда безумных приключений имела над ним удивительную власть. Будучи такой импульсивной и пылкой, Маргарита почувствовала, как злоба переполняет ее душу, злоба на себя, на свою слабость, на свою беспомощность перед лицом силы, постоянно угрожающей разрушить ее счастье и ее жизнь. Но ведь и его тоже! Да! Потому что он любит ее! Любит ее! Любит ее! Эта мысль молотом стучала в ее голове, потому что она знала, знала эту великую правду. Он любит ее и тем не менее уезжает! А она – бедное, маленькое, беспомощное существо – она не в силах его удержать, – ибо узы, скрепляющие Перси с ней, не столь сильны, как те, что уносят его на помощь страдающим людям туда, в далекую Францию, туда, где женщины и мужчины, с ужасом ожидающие пыток и смерти, разыскивают повсюду таинственного Сапожка Принцессы, словно героя, рожденного и посланного богами ради спасения их от ужасной участи. И самые тайные струны его сердца в эти мгновения тянутся к ним с такой непреодолимой силой, что, когда она пытается со всем своим пылом, со всей силой своей страсти играть на струнах его любви к ней, они безмолвствуют, и все ради тех, незнакомых, влекущих его более сильно.
Но, несмотря на все это, она прекрасно понимала и то, что его любовь к человечеству, безумная жажда служить и помогать людям, нисколько не разрушает его любви к ней. Нет, наоборот, даже усиливает ее, делает ее еще более чистой и прекрасной, добавляя к радости идеальных отношений легкий поэтический привкус постоянно возвращающегося страдания.
