Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
Но почти в тот же миг я заметила, что мое заявление его ошеломило – вероятно, он не ждал такого поворота дела.
– Да, – произнес Франсуа уже менее внятно, – да, я хочу развода, но не немедленного.
– А какого же? – спросила я уже с насмешкой. – После того, что вы тут наговорили, я имела основания считать, что вы глубоко оскорблены и что только такой выход, как немедленный развод, может вас удовлетворить.
– Да, черт побери, я оскорблен, – вскричал он, звякнув бокалом о тарелку. – Но кроме моих интересов существуют еще и государственные соображения.
– Какие же? – спросила я с сарказмом.
– Те, из-за которых я вынужден просить вас кое о чем.
Он замолчал на минуту, и я тоже молчала, глядя на него и злорадно предвкушая, как отвечу отказом на все, что бы он ни попросил.
– Повторяю вам, сударыня, я депутат. Моя карьера еще только начинается. Скоро состоятся новые выборы в Собрание, и я хотел бы принять в них участие.
– А если закон исключит вас из списка возможных кандидатов?
– Все равно, – раздраженно ответил он, – я займу место в морском министерстве, получу какой-то значительный пост. Все равно до того, как это произойдет, я не должен запятнать себя разводом. К сожалению, большинство французов все еще верит в Бога и осуждает тех, кто расторгает брак.
– Вы просите, – медленно сказала я, сделав ударение на втором слове, – чтобы я разрешила вам жить здесь до тех пор и играть роль моего мужа?
Он побагровел.
– Я не собираюсь играть никакой роли.
– Но вы же понимаете, что как мужа я вас воспринимать не согласна. Я не нуждаюсь в вас. Следовательно, остаться здесь вы можете лишь с моего позволения. Не так ли?
– Черт побери! Я надеялся все-таки, что вы не устроите сцену!
– Если ваши надежды не оправдались, сударь, вы можете тотчас покинуть и меня, и этот дом.
Я сказала это, чтобы унизить его, ибо знала, что он не решится на это: слишком много для него значит Собрание и его «карьера». Если бы он был благороден, он воспользовался бы выходом, на который я намекнула, но не стал бы унижаться. Шли минуты, а он не уходил. Волна презрения захлестнула меня.
– Сударь, – сказала я, – мне жаль вас. Только поэтому вы можете остаться в моем доме до тех пор, пока не перестанете нуждаться во мне и в сохранении нынешней благовидной ситуации. Само собой разумеется, что с этой минуты я получаю полную личную свободу. Вы согласны на это?
Франсуа взглянул на меня, и в глазах его полыхнула ярость. Возможно, если бы он ударил меня сейчас, я, ей-Богу, почувствовала бы к нему некоторое уважение. Он не ударил. Он в этот миг почти ненавидел меня, но ни на секунду не забывал о том, что нуждается во мне. Это и казалось мне самым гнусным.
– Надо полагать, мы договорились, сударь.
Я оставила его в столовой, ибо не представляла себе, что мы еще можем сказать друг другу. Отношения наши были выяснены, но окончательного разрыва не произошло, и это меня больше всего тяготило. Со своей стороны я ведь тоже не могла настаивать, ибо понимала, что Франсуа еще может быть чем-то полезен.
Я вышла из дома в ночной сад. Прохладный воздух ударил мне в лицо, оглушил майскими запахами цветущего жасмина. Постояв немного у террасы, я пошла дальше, к глухой калитке, где засыпали мокрые от дождя кусты самшита. Где-то далеко-далеко серебряным ручьем разливалась песня соловья. Феерический свет луны озарял сад… Брызги воды с потревоженных ветвей упали мне на лицо. Я почему-то всхлипнула. Качались перед глазами листья цикламена.
Разговор был закончен. Отношения были выяснены.
Я была несчастна.
3Мария Антуанетта, полузакрыв глаза, слушала мой рассказ о встрече с Леопольдом II так, будто искренне наслаждалась каждым сказанным мною словом. В руке ее, свесившейся с подлокотника кресла, до сих пор было письмо брата, которое она прочитала по меньшей мере раза три.
Мечта о побеге из Парижа была так близка к осуществлению, что даже меня охватывало какое-то радостное чувство, а о королеве и говорить нечего. Мой рассказ подошел к концу, я замолчала, несколько даже сожалея, что больше мне нечего сказать. Мария Антуанетта порывисто поднялась, лицо ее снова вспыхнуло, и она рассмеялась, обняв меня.
– Моя дорогая, как хорошо, что вы можете понять меня. Скоро закончатся все наши мучения. Мы уедем, теперь уж точно уедем. Мы вырвемся из этого плена, избавимся от унижений, и все это в значительной степени благодаря вам, дитя мое.
– Мадам, вы переоцениваете сделанное мною, – сказала я смущенно, – к тому же впереди столько трудностей. Вы еще даже не получили паспортов.
– Мы все получим, Сюзанна. И все у нас получится. Вот только я теряюсь в догадках: как мне отблагодарить вас?
Я улыбнулась.
– Мне очень приятно оказывать услуги вашему величеству, но не очень приятно говорить вам, что как раз сегодня я намерена просить вас кое о чем.
Королева засмеялась, нежно обнимая меня за плечи.
– Вы скажете мне вашу просьбу позже, Сюзанна. Я обещаю вам, что любое ваше желание будет исполнено. А сейчас… сейчас я немедленно сяду писать письма королю Швеции и Акселю де Ферзену.
Сразу взволновавшись, она прошлась по кабинету, ломая пальцы.
– Аксель тут же будет здесь. О, я уверена, он поможет нам, как никто другой.
Я тактично промолчала, хотя и не разделяла этого мнения. Ферзен всегда казался мне слишком ветреным. Впрочем, не могла же я отрицать, что раньше, в самые тяжелые минуты, он всегда являлся по первому зову королевы и готов был защищать ее до последнего.
Любовные отношения Марии Антуанетты с графом де Ферзеном были близки к супружеским. Людовик XVI знал об этой связи уже давно, а года два-три назад между королем и королевой, по слухам, состоялся откровенный и доверительный разговор, после которого Людовик XVI отказался от всяких супружеских прав на жену и после которого уже никогда не переступал порога ее спальни. Мария Антуанетта, как говорили, обещала мужу сохранять внешние приличия. Таким образом, Ферзен стал как бы шведским супругом королевы.
Как бы там ни было, я могла засвидетельствовать, что с тех пор Людовик XVI и Мария Антуанетта жили на редкость дружно, и каждый из них поклялся другому, что не покинет Францию в одиночку. Эта клятва, возможно, очень осложняла побег, но с ней приходилось считаться.
Мария Антуанетта писала, а я терпеливо ждала, думая, что королева, быть может, захочет со мной посоветоваться. В этот миг дверь кабинета отворилась, и вошла госпожа Кампан, камеристка.
– Государыня, тот молодой человек, которого вы вызвали, уже явился и ждет.
Королева оживленно поднялась, взглянула на меня, и в глазах ее блеснуло лукавство.
