Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
Подавив в себе желание спорить, я холодно взглянула на Франсуа:
– Будьте добры, сударь, продолжайте.
– Повторяю, раньше я был ослеплен. Вы необыкновенно красивы, и этого никто у вас не отнимет, но именно ваша красота и помешала мне вовремя проявить благоразумие.
– То есть не жениться на мне? – уточнила я.
– Именно так, – подтвердил он сдержанно, со скрытой мстительностью. – Вы не подходили мне с самого начала, даже тогда, когда мы познакомились.
– Как, даже при Старом порядке?
– Безусловно, Сюзанна. Я мечтал посвятить себя новым веяниям, мечтал изменить судьбу страны, а вы ни о чем таком даже не помышляли. Напротив, вы всегда демонстрировали свои отсталые и крайне вредные для государства убеждения.
– Отсталые! – повторила я, поражаясь тупости этого человека. – Да почему же это они…
Я прикусила себе язык, подумав, что не следует вступать в спор. Он решил сегодня отомстить мне, сказав речь, – так пусть же он ее скажет. Я потерплю, что бы он ни говорил. Меня интересовал лишь вывод, который он сделает из собственных слов.
– Простите меня, сударь, – сказала я прерывисто, – продолжайте.
– Вы ничего не хотите сказать? А то может создаться впечатление, что я и слова не даю вам произнести.
– Что касается этого, мне не в чем вас упрекнуть. Говорите, ни о чем не беспокоясь.
Он сделал глоток вина и снова взглянул на меня.
– Я, сударыня, депутат Собрания, на что вы никогда не обращали никакого внимания. А ведь я всегда на виду, и почти всех в Париже интересует, какова у меня жена. Уже одно ваше имя бросало на меня тень и вызывало недоверие. Но я готов был бы смириться с этим, и в конце концов моя преданность преодолела бы предрассудки, связанные с вашим прошлым, но вы не дали мне для этого ни единого шанса. Люди, приходившие ко мне, удалялись с обидой на вас, ибо вы вели себя непростительно высокомерно. Вы компрометировали меня на каждом шагу, вы мешали моей карьере. Наконец, даже в личной жизни вы мучили меня скандалами, причиной которых было то, что вы не желали порывать со своим прошлым. А в вашем прошлом, поверьте, не было ничего замечательного.
– Мое прошлое – это мое прошлое, – возразила я, – и только я могу решить, замечательно оно для меня или нет. Прошу вас, сударь, если только вы не хотите, чтобы я заговорила о вашем прошлом, оставьте эту тему.
– Вам неприятно? – холодно спросил он, в душе наверняка удовлетворенный тем, что причинил мне неприятность. – Хорошо. Я скажу о другом. О нашей совместной жизни. Здесь я тоже напрочь был лишен уюта и спокойствия. Вы упрямо отказывались понимать меня и жить моими интересами. Вы не создали мне никаких условий для работы. Я по двенадцать часов проводил в Собрании, а когда возвращался, вы встречали меня упреками, всем своим видом показывая, что я заставляю вас скучать…
Я внимательно слушала его, и раздражение понемногу улетучивалось. Оказывается, он меня винит во всем, а не себя. И наверняка он действительно так думает, действительно считает себя обиженным и непонятым. Я тяжело перевела дыхание, внутренне очень радуясь тому, что наши отношения идут к концу и что мне больше не нужно будет подлаживаться под Франсуа. Дело ведь не в том, что я такая плохая или плох он, – просто мы совершенно разные. Мы не созданы друг для друга Он, даже при своей фамилии, – прирожденный буржуа, потому-то его так туда и тянет, потому его так влечет третье сословие. Я – аристократка, и я никогда не смогу смириться с тем, что человек, имя которого я ношу, интересы своей семьи ценит ниже, чем интересы политики, личное приносит в жертву общественному. Да ведь если что-то и важно для счастья человека, то это личное!
– Мне не очень удобно говорить об этом, Сюзанна, но я вынужден заметить, что и в интимной жизни вы – не та женщина, которая мне нужна. Было время, когда мне льстила ваша страстность и когда я был в восторге от нее, но теперь я понял, что это просто-напросто развратное клеймо Версаля. Это хорошо для куртизанки, но как жена вы позволяли себе такое, чего ни одна порядочная женщина, скромная и добродетельная, не позволит. Я, как депутат, нуждаюсь именно в скромности. А вы требовали от меня чего-то такого, чего ни один мужчина не мог бы вам дать.
– Согласитесь, сударь, – произнесла я, – что вот уже много месяцев я вообще ничего от вас не требую, убедившись в том, что вы ничего не способны мне дать.
Впервые за весь разговор кровь бросилась ему в лицо.
– Мне известно, что в оскорблениях вы поднаторели. Но я остаюсь при своем мнении. Вы во всех отношениях мне не подходите.
«А особенно в постели», – подумала я насмешливо. Ему же нужна просто кукла какая-то, для того чтобы он облегчал свои самые примитивные потребности. Я заранее жалела женщину которую он для себя найдет. Он был так самонадеян, что утверждал, что я хочу чего-то несбыточного, чего «ни один мужчина дать не может». На его месте я не была бы столь уверенной. Такому скверному любовнику, как он, вообще лучше бы о таких вещах не заикаться. Он лишен такта, воображения, терпения, контроля, догадливости, – он всего лишен! Вдобавок он еще и старомоден. А если еще вспомнить, как он сразу отворачивается и оскорбительно храпит, будто имел дело с проституткой… Да после этого пусть он убирается ко всем чертям, пусть его терпит кто угодно, только не я!
Он закончил – громко, внятно, будто говорил с трибуны Собрания:
– Полагаю, этих оснований достаточно, чтобы я признал правоту своей матери и пришел к выводу, что моя женитьба на вас была ошибкой.
Я покачала головой. Итак, мы дошли до вывода. Прекрасно. Путь был долгий, это правда. По пути он даже обвинил меня в аморальности, назвал чуть ли не куртизанкой. Каков лицемер! Будто я не знала о его связи с Терезой Кабаррюс. Наверняка Клавьер приказал ей расхваливать Франсуа, петь дифирамбы его мужским достоинствам, – не мудрено, что ему с ней легче, чем со мной. Она, вероятно, возвращает ему уверенность, залечивает раны оскорбленного самолюбия. Ну и сказал бы так. Зачем же меня обвинять в распущенности?
Это его трусливое лицемерие так возмутило меня, что я резко встала из-за стола.
– Вы хотите развода? – спросила я прямо. – Я согласна. Я даже согласна больше никогда не видеть вас, начиная с этой минуты.
Я была не в силах продолжать все это и унижаться, пусть даже ради интересов королевы и предстоящего побега королевской семьи. Всему когда-то приходит конец. Если адмирал хочет развестись со мной, пусть по крайней мере видит, что я хочу этого не меньше!
Но почти в тот же миг я заметила, что мое заявление его ошеломило – вероятно, он не ждал такого поворота дела.
– Да, – произнес Франсуа уже менее внятно, – да, я хочу развода, но не немедленного.
