На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Сейчас ему снова как никогда нужен был разговор с отцом Леонардом. Быть может, он поможет, как не раз бывало прежде, найти ответы на свои вопросы. И он точно может принять последнюю исповедь Рихарда, чтобы можно было уйти не с таким грузом грехов и проступков, что камнями тянули прямиком в ад, куда непременно попадет после смерти, как был уверен сейчас.
— Это невозможно, — произнесла тихо Берта, кутаясь в вязаную шаль и отводя взгляд в сторону. — Отца Леонарда больше нет. Он оказался предателем народа и рейха.
Каждый сейчас боялся лишний раз посмотреть не так или как-то не так отреагировать на новости подобного толка, когда вовсю велась «охота на ведьм» — немцев, не разделяющих убеждения большинства. Все боялись друг друга, все говорили то, что было нужно, а не то, что думали или чувствовали. Когда неосторожное слово приводило к страшным последствиям даже самого убежденного нациста с заслугами перед партией.
Именно это пришло на ум, когда Рихард и сам, стараясь не выдать своих истинных чувств, слушал короткий и лишенный каких-либо эмоциональных ноток рассказ Берты о том, что отец Леонард пошел против законов рейха и помогал «жидам и вражеским шпионам».
Священник укрывал их в склепах под церковью или на чердаке своего дома, пока не предоставлялась возможность переправить их через границу. «Создал под прикрытием слов Божьих настоящую преступную ячейку», повторила чьи-то чужие слова Берта совершенно механически. Все открылось совершенно неожиданно, когда из близлежащего лагеря для русских военнопленных сбежала группа заключенных. Отец Леонард случайно наткнулся на них в лесу и спрятал у себя в доме, планируя дальше укрыть их надежнее, но не успел — слишком мало было у него времени. Он понимал, что идет на огромный риск, как думал Рихард сейчас, но не мог не помочь нуждающимся. Его могли бы расстрелять на месте за это преступление, но забрали в местное отделение гестапо, где его, инвалида Мировой войны, пытали несколько дней, стремясь узнать имена сообщников. Он не назвал ни одного, но это было уже не нужно. Некоторые сдались сами, когда гестапо объявило во всеуслышание, что наказание отцу Леонарду будет смягчено, если сообщники явятся с повинной в управление.
— Кого-то отправили на фронт в штрафные войска, — лишенным эмоций голосом рассказывала Берта о судьбе своих бывших знакомцев и соседей. — Кого-то отправили в лагеря для преступников рейха. А отца Леонарда судили и казнили. Повесили во дворе городской тюрьмы в Эрфурте. Вот что значит помогать проклятым жидам и русским!
Рихард не стал задерживаться в Орт-ауф-Заале после этого разговора. Просто не смог. Для него и это последнее место в Германии, которое он беззаветно любил чистой любовью по памяти детства, оказалось осквернено. Словно за красивой оболочкой пряталась мерзкая гнилость, которая просочилась наружу вдруг, отравив все прекрасное, связанное с этим местечком. Его любимая Германия умерла, а Рихард даже не заметил, когда именно это случилось, притворяясь изо всех сил, что ничего не происходит. Германия, которая вешала священников и презирала все Божьи заповеди, вовсе не была похожа на ту прежнюю страну с красивыми горными пейзажами и задорными напевами пастухов, что он хранил в своем сердце. И эта Германия сейчас билась в агонии, цепляясь за жизнь из последних сил. Бросая как жертвы на алтарь все больше и больше человеческих жизней, обменивая их на последние минуты своей агонии.
Рихарду не довелось стать одной из этих жизней во время операции «Боденплатте», проведенной в первый же день нового 1945-го года, во время которой погибли почти треть оставшихся пилотов-истребителей. Ночевка в снежном поле в промерзшем «опеле» в Рождество, когда он не захотел оставаться в Орт-ауф-Заале, не могла пройти без последствий. Банальный бронхит, позднее обернувшийся воспалением легких, уложил его в госпиталь почти на месяц, выбив из рядов люфтваффе. Рихард каждый день корил себя за безрассудство, которое толкнуло ехать в Орт-ауф-Заале, уверенный, что должен был быть тогда в небе, когда случилось потерять стольких сослуживцев. Особенно «старичков» эскадры, таких, как Фурман, который летал бок о бок с Рихардом почти семь лет. Название операции [192] стало пророческим для многих пилотов люфтваффе. От немецкой авиации не осталось ничего, всего лишь несколько авиагрупп.
— Послушайте, господин майор, — еле слышно произнес главный врач госпиталя, когда Рихард пришел забрать документы о выписке. — Подумайте еще раз, насколько вы готовы вернуться в строй. Болезнь, которую вы перенесли, не прошла бесследно на фоне последствий ваших прошлых травм. Даже здорового человека воспаление легких способно выбить из нормального течения жизни на несколько недель, что уж говорить о вас. Я бы рекомендовал вам настоятельно взять некоторое время отпуска на восстановление. Скажем, пару месяцев, не меньше.
Кто-то ухватился бы сейчас за такую возможность обеими руками. Найти отговорку для того, чтобы получить возможность сохранить свою жизнь, когда до краха рейха оставались считанные недели. Русские уже вступили в Восточную Пруссию и Померанию. Из Берлина эвакуировались министерства, отбирая доступный железнодорожный транспорт у обычных граждан. В столице рейха царила паника, и каждый понимал, что счет идет на недели.
— Я не могу гарантировать, что первый же вылет не станет для вас последним в этом состоянии, господин майор, — настаивал главврач, и Рихард невольно подумал о том, что заподозрил бы мать в этой авантюре с увольнением в запас, если бы она все еще была в Берлине сейчас. И с горечью пришло в голову, не ловушка ли это, или это действительно истинное желание уберечь очередного немца от бессмысленной смерти в последние дни рейха движет главврачом в эту минуту?
— Этого не сможет гарантировать сейчас никто, господин оберст-артц, — усмехнулся Рихард и подтолкнул к своему собеседнику бумаги по сукну стола. — Значит, я должен сделать так, чтобы этот последний вылет не был потрачен зря, верно?
Мог ли он поступить иначе, когда Германия постепенно превращалась в пепел и прах под налетами союзников? Когда над страной стояло зарево пожарищ? Нет, не мог. А после того, как узнал, что британцы стерли семью Фредди вместе с Дрезденом с лица земли бессмысленной, по его мнению, февральской бомбардировкой, только убедился в этом окончательно.
Он не будет свидетелем конца своей страны. Он погибнет вместе с ней. Потому что его ничто не держало на этом свете.
В начале марта, когда Геринг прислал в части люфтваффе свое секретное воззвание Рихард первым подал рапорт о зачислении в эскадрилью смертников, снова сформированную весной 1945 года около Берлина, к которому так рвались русские. Он заранее знал, что так и будет — у рейха не оставалось больше ни машин, ни снарядов, ни пилотов, чтобы держать небо под контролем. Все, что было доступно сейчас — это собрать все оставшиеся силы в кулак и нанести последний удар, приказ о котором все не приходил.
Казалось, что в последние недели вообще не было никакого командования, либо существовании эскадрильи смертников совершенно забыли в Генеральном штабе. Рихард и некоторые другие летчики все активнее выражали недовольство, что их держат вдали от боев в то время, как налеты союзнической авиации становились все чаще, но ничего это не меняло. Их действительно берегли для последнего удара, обеспечивая всем необходимым от запасных частей до остродефицитного сейчас горючего. Эскадрилья большей частью поднималась с земли исключительно в разведывательные полеты, чтобы в очередной раз убедиться, насколько близко продвинулись линии фронтов от границ Германии. Не было больше массированных вылетов, только отдельными звеньями, нанося приближающемуся пешему противнику малочисленные повреждения с воздуха. По крайней мере, так они оттягивали продвижение вражеских войск к городам, откуда спешным порядком эвакуировалось население. А потом и вовсе зарядили весенние дожди, и небо затянуло облаками, создавая неподходящие для полетов условия.
