На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
В начале июня, когда Рихард вернулся в эскадрилью, пришли дурные вести из Франции, о которых говорила мать в госпитале. Союзники все-таки «поддались требованиям Советов» и открыли второй фронт, осуществив высадку в Нормандии. Рихард полагал, что это стало возможно только с учетом того, насколько близко продвинулась Красная Армия к восточным границам Германии, но все-таки надеялся, что томми и янки все-таки дотянут до последнего, желая ослабить коммунистов как можно больше потерями во время боев с войсками рейха. Потому что все их союзничество — это лишь фикция, временный альянс. Лев и медведь в одной клетке, а они никогда не смогут сосуществовать мирно, эти два хищника.
Это был конец. Может, кто-то из гражданских все еще и не понимал этого, но большинство офицеров прекрасно видели, к чему идет. Войска, сражающиеся с коммунистами на Востоке, были обескровлены. У рейха не было ни людей, ни оружия, чтобы вести войну дальше. Вопрос был только в том теперь, когда падет последний солдат Германии, а не в том, каким будет финал — все одно поражение.
Что теперь будет со страной? С этими женщинами, стариками и детьми, которые не виноваты в том, что творили мужчины? Или все-таки виноваты?..
Мысли, не дающие покоя Рихарду, при воспоминании о том, какой он увидел Биргит в зале суда. И о том, что творили надзирательницы в лагерях, где он побывал. Как ни пытался Рихард не думать об этом. Каждое воспоминание о лагерях или его пребывании в России загоняло иголки под его кожей все глубже, причиняя боль. Все, на чем он желал сосредоточить свое внимание сейчас, защита своей страны. Быть может, удастся не пустить ни союзников, ни русских (особенно их!) в Германию, а заключить перемирие еще на границах страны, сохраняя ее существование. Это все, на что можно было надеяться сейчас. И только это могло спасти немцев от неминуемой кары, как виновных, так и безвинных, но ослепленных своей верой в фюрера и величие нации.
После высадки союзников и с каждым их продвижением по Франции судьба 200-й эскадры стала неопределенной. Все испытания были остановлены, остались только тренировочные полеты, чтобы новички набирали часы пребывания за штурвалом, а старички «разминали кости». То говорили, что их эскадру вот-вот отправят во Францию для пикирования на флот союзников, то шептались, что предстоит атаковать дамбы на реках и электростанции в России, чтобы повредить турбины и лишить коммунистов энергоресурсов и замедлить тем самым их наступления на Восточном фронте. Спустя пару дней к огромному удивлению и облегчению Рихарда, летчиков-испытателей вдруг собрали в штабе эскадры и объявили, что проект «Зельбстопфер» временно закрывается, а сами пилоты будут распределены по истребительным эскадрам, за исключением пары десятков молодых, которые отправляются в особую часть. Германии нужны были летчики, и все здравомыслящие высокопоставленные офицеры в Генеральном штабе понимали это, как и пилоты непосредственно на фронтах. Это было единственным разумным решением, которое многие в эскадре были готовы встретить аплодисментами.
И снова Франция. Но уже не такая, как прежде — покоренная, оттого смиренная и послушная. Теперь, когда стало ясно, что рейху сломали-таки хребет русские на Восточном фронте, почти уже отбросив до былых западных границ страны, когда союзники медленно, но верно закрепились и начали продвигаться от побережья Нормандии вглубь страны, все вокруг изменилось. Казалось, все резко пришло в движение, словно пробудившись от долгой спячки. Линия войск не выдержала, как когда-то на Восточном фронте. Пехота дрогнула, двинулись со своих мест батальоны, полки и дивизии. И все, что оставалось теперь Рихарду и его сослуживцам — прикрывать собой этот хаотичный отход, вылетая каждый день по нескольку раз и возвращаясь практически чудом с фюзеляжем, пробитым как решето.
В отличие от Восточного фронта Западный брал количеством, а не мастерством, и на один немецкий самолет приходилось не менее пяти машин союзников. Кроме того, мешала нехватка топлива и запасных деталей из-за невозможности поставок после разбитых «фургонами» железнодорожных путей. Несколько раз Рихарду приходилось садиться так близко к линии фронта, что казалось — все, это конец. Лишь чудом удавалось уходить от французов, которые с охотничьими ружьями в руках, только-только набравшись смелости выступить против немцев, отлавливали таких невезунчиков, как он. А один раз спасло только свободное знание английского языка, позволившее обмануть «лягушатников», притворившись пилотом томми. Одетых в почти одинаковые летные комбинезоны, их можно было легко перепутать, особенно когда с неба падали сразу оба противника воздушной схватки.
Кто постоянно хранил Рихарда от смерти? Кто отводил в сторону уже простершуюся над головой костлявую ладонь? Кто словно щитом закрывал от очередей томми и янки в воздухе и от дроби «лягушатников» на земле, которые разобравшись в своей ошибке, долго стреляли ему в спину, когда Рихард, улучив нужный момент, убегал от них прочь? Кто берег его, когда он полз по «ничейной» земле, простреливаемой с обеих сторон? Кто прятал Рихарда от осколков, когда лежал в ожидании темноты в воронке после того, как его обнаружили янки с другой стороны и методично разрывали землю снарядами, словно им было чертовски важно разнести его одним из взрывов? Кто укрывал его, ползущего к немецким позициям, после в темноте, когда ночную тишину то и дело вспарывали с шипением световые ракеты?
Кто и — что самое главное — для чего?
И кто тогда защитил Рихарда от преследования гестаповцев, приехавших за ним на базу, едва он успел смыть с себя кровь и грязь после очередного возвращения с чужой территории? Сначала он решил, что кто-то из эскадры написал рапорт на его счет, и его слабой реакцией на оглушительные для любого нациста новости не могли заинтересоваться, настолько она была странной для «Сокола Гитлера».
Покушение на фюрера! Немыслимо! Самое постыдное предательство из всех! Позор тем немцам, которые совершили его! Они недостойны быть одной нации с остальными, как недостойны были носить мундиры вермахта!
Рихард слушал тогда возмущение молодых пилотов и более сдержанные комментарии старших сослуживцев о произошедшей попытке покушения, а думал в это время только о том, как неимоверно устал, не разделяя ни чьих эмоций в полном молчании. Это была не только физическая усталость. Это было опустошение, словно внутри него уже ничего не осталось человеческого.
Наверное, поэтому Рихард был так хладнокровен, когда за ним прислали машину и увезли на допрос в ближайшее управление гестапо в Париже. И, наверное, из-за этого странного спокойствия и равнодушия, когда даже самый опытный следователь, которому удавалось выводить на признание не одного предателя рейха, не сумел уловить и тени эмоции при упоминании знакомых имен и был вынужден вернуть Рихарда в часть после нескольких суток допросов. На удивление вежливых в отличие от допросов в форте Цинна, но крайне дотошных и въедливых.
Что вы знаете о преступлении 20 июля? Что вы знаете о людях, которые принимали в нем участие? Состояли ли вы в кругу заговорщиков? Кто-то когда-то пытался привлечь вас в круг этой преступной ячейки? Кто-то из ваших знакомых когда-либо выражал в разговоре с вами недовольство действиями фюрера? Я перечислю имена из списка, а вы скажете мне, знаете ли вы этого человека и насколько близко, а также когда и при каких обстоятельствах виделись в последний раз…
Имен этих было много. Их количество удивляло и радовало, но в то же время огорчало, что этот невероятный замысел потерпел крах. С кем-то Рихард был знаком «шапочно» как с Вернером фон Хафтеном, а с кем-то довольно часто общался, например, с Цезарем фон Хофакером [184], кузеном графа фон Штауффенберга. Кто-то вообще был связан с его семьей дальним родством через браки, как риттер фон Квирнхайм [185], которого, как Рихард узнал позднее, расстреляли сразу же в день покушения. Кто-то был вхож в их дом по тесному знакомству с матерью как «нужный человек» — тот же граф фон Хелльдорф [186], которого Рихард всегда презирал за слишком ярый антисемитизм, чрезмерную жестокость, алчность невероятных размеров (говорили, в Вене в 1938 году тот знатно грабил несчастных евреев) и распутство.
