Анн Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов
— Она может попасть в какую-нибудь нехорошую историю, — простонала Пюльшери.
— Нет. Она, конечно, взбалмошна, но осторожна. Меня мучит другое: если что дурное и случится, пострадавшим буду я. Вы меня понимаете? Такая разлука гибельна для супруга, который не любит ни с кем делиться. Что до меня, то…
Он остановился, сильно закашлявшись из-за того, что конюх, только что возведенный в должность камердинера, бросил в камин, пытаясь оживить огонь, огромную охапку сырой соломы. В клубах дыма, который повалил из камина, несколько минут слышались одни лишь приступы кашля.
— Милостивый боже! Дорогой кузен, — воскликнул маркиз, когда смог наконец отдышаться, — я понимаю ваше желание вздохнуть свободно. Ваш полоумный слуга заслуживает розг.
Он все превращал в шутку, и Анжелика находила его милым, несмотря на высокомерие. Разговоры увлекли ее. Казалось, старый замок, только что стоявший в оцепенении, проснулся и открыл свои тяжелые двери навстречу новому миру, полному жизни. К тому же дядя верил, что ее семья ведет свой род от феи Мелюзины, и когда он говорил о Раймоне де Форезе, забывчивом супруге феи, то называл его фамильярно Раймонден, как позволяли себе только уроженцы Пуату.
Но зато его сын все сильнее хмурил брови. Он сидел на стуле словно одеревенев, со своими светлыми кудрями, красиво лежащими на кружевном воротнике, и бросал полные ужаса взгляды на Жослена и Гонтрана, которые, прекрасно осознавая, какое впечатление производят, ковыряли пальцами в носу и почесывали голову, чтобы еще больше походить на оборванцев. Их проделки расстраивали Анжелику и вызывали в ней чувство, похожее на тошноту. Впрочем, она уже некоторое время чувствовала себя нехорошо, мучаясь от болей в животе, и Пюльшери запретила ей есть любимую сырую морковь. Но сегодня, несмотря на многочисленные волнения и забавы, которые принесли нежданные гости, Анжелика чувствовала себя заболевшей. Каждый раз при взгляде на кузена Филиппа дю Плесси у нее сжималось сердце, и она не знала, было ли это отвращение или восхищение. Никогда раньше она не видела такого красивого мальчика.
Волосы, шелковая бахрома которых обрамляла лоб, сверкали золотом, и рядом с ними ее собственные кудри казались темными. Черты его лица были совершенны. Костюм из тонкого серого сукна, с кружевами и голубыми лентами очень шел к нежно розовой коже. Его можно было бы принять за девушку, если бы не жестокий взгляд, в котором не было ничего женского.
— Так на чем я остановился? — продолжил маркиз, в то время как пелена дыма медленно рассеивалась. — Ах да, я говорил обо всех этих безумных личностях, которые вовлекли мою жену в Фронду… герцогиня де Монбазон и де Шеврёз[42], мадам де Буйон, принцесса Конде, жена принца Людовика II, и его сестра герцогиня де Лонгвиль[43] … На самом деле причиной всех бед был принц де Марсийак…
— Губернатор Пуату?
— Да, он был губернатором, но это в прошлом… Дело в том, что принц де Марсийак, герцог де Ларошфуко[44] решил…
— Позвольте-ка! — прервал его педантичный дедушка. — Герцог де Ларошфуко! Он еще не герцог. Его отец, мой ровесник, все еще жив, насколько мне известно.
— Да, да, именно из-за этого и случилась беда. Будучи при дворе, Марсийак оказал множество услуг королеве-матери и добивался чести получить «табурет» для жены. Вы знаете, что означает «табурет»: право женщины сидеть в присутствии королевы. Подобная честь обычно дается только герцогиням, и герцог Марсийак, который тогда еще не унаследовал титул, получил отказ. Но в придачу к перенесенному унижению, в это же время кардинал Мазарини, как вам известно, любимец королевы, предоставил «табурет» шести другим придворным дамам, с титулами не выше принцессы[45]… Разве можно было пережить такое оскорбление и не устроить бунт?
— Конечно нет! — воскликнули женщины хором.
— Марсийак так и сделал. Он взбунтовался: присоединился в Париже к фронде парламента и отдал в их распоряжение свою шпагу. За собой он увлек — или же был сам ею увлечен, трудно сказать точно — свою любовницу герцогиню де Лонгвиль, сестру принца Конде…
Маркиз дю Плесси остановился, словно захваченный каким-то видением, явившимся перед ним, в то время как его слушатели не смогли удержаться от мысли, что принц Марсийак выбрал престранный способ отомстить за честь жены…
— Его любовница… — восторженно повторил маркиз. — Разве можно ее описать? Анна-Женевьева Конде, герцогиня де Лонгвиль… Она похожа на ангела! Бледно-золотистые волосы словно божественный нимб. Перламутрово-розовая кожа, легкая походка, и такая нега в каждом жесте, что, кажется, она готова лишиться чувств прямо у вас на руках… А ее глаза…
Маркиз страстно замахал руками, и алмазы на его кольцах молниями засверкали в полутьме гостиной.
— Ее глаза цвета бирюзы. Да, да, цвета бирюзы. Она кажется ангелом, ангельски кроткой и такой… Вы — изумруд… — попытался объяснить он, повернувшись к баронессе. — А она — бирюза!
Он вновь продолжил свой рассказ:
— Анна-Женевьева Конде, герцогиня де Лонгвиль… Она увлекла за собой Бофора[46], маршала де Ламотта[47] и… как знать?
— Но, — осмелилась вмешаться Пюльшери, решившая получше разобраться в этих запутанных связях, — эта прелестная особа, с которой… с которой дружит принц де Марсийак, настоящая принцесса крови, ведь она из королевской семьи.
— Да, и даже дважды да, потому что Лонгвили тоже принцы крови.
Казалось, он что-то искал, роясь в своей непогрешимой памяти.
— Они потомки Жана Орлеанского, умершего в 1418 году. Его наследники, служа королю и участвуя в битвах, заслужили герцогский титул. При Карле IX Леонор де Лонгвиль получил титул принцев крови для герцогов Лонгвилей[48]. Все женщины этого семейства славятся своей храбростью!
Мне недавно передали из столицы, что на следующий день после приезда в Париж, мадам де Лонгвиль и мадам де Буйон явились в Ратушу, чтобы поселиться там и командовать всеми событиями… Гревская площадь была полна народа, кричащего от радости и восхищения… Советники возражали, но они все-таки настояли на своем. Старую комнату, которую им предоставили, они за несколько часов превратили в изысканный салон, где дамы в великолепных платьях и мужчины в военном облачении собираются вместе под звуки скрипок.
Там же принцесса родила через несколько дней сына, отцом которого, разумеется, был наш земляк Марсийак. Город удостоился чести стать крестным отцом, и ребенка назвали Шарль-Париж. Поль де Гонди, сеньор де Рец[49], окрестил его, позабыв на время о ненависти к Ларошфуко и нежных чувствах к герцогине де Лонгвиль. А герцог де Лонгвиль[50], будучи как любой хороший муж совершенно не у дел, подарил ребенку свой наследный титул графа де Сен-Поля. Это было так романтично!