Элоиза Джеймс - Покоренный ее красотой
Линнет улыбнулась, одарив его взглядом из-под полуопущенных ресниц. Он был всем, чем не был Пирс: добрый, красноречивый, заботливый. И прекрасно одевался.
– Боюсь, мы с вашим сыном не подходим друг другу, – сказала она, обращаясь к леди Бернис.
Та раскрыла веер.
– И как вы пришли к такому выводу?
– Она провела с ним более пяти минут, – вставил Себастьян, воспользовавшись короткой паузой.
– Лорд Марчент сам сообщил мне об этом, – сказала Линнет. – И я согласилась с ним. Боюсь, я привожу бедного доктора в ярость, что не может служить прочным основанием для брака.
– С каких пор я стал бедным? – поинтересовался Пирс за ее спиной.
– А кем еще можно считать человека, который одевается так, как ты, mon cher[6]? – сказала его мать. – Где ты взял этот сюртук? На свалке?
– На помойке, – парировал Пирс. – Кстати, maman, я сказал вам, что мой презираемый папаша тоже находится здесь?
Глаза леди Бернис на мгновение сузились.
– Наверное, ты забыл упомянуть об этом от волнения, увидев меня после долгой разлуки.
– Наверное, – согласился он. – От волнения и свойственной мне забывчивости. Кстати, он может спуститься в любой момент.
Леди Бернис прочистила горло.
– Не волнуйся, он больше не принимает опиум, – услужливо сообщил Пирс.
Себастьян повернулся к Линнет с извиняющейся улыбкой.
– Мы уже относимся к вам как к члену семьи, мисс Тринн.
Линнет попыталась осмыслить услышанное. Могли герцог принимать опиум в качестве лекарства от какого-то недуга? Для человека его возраста, пятидесяти с хвостиком, он казался вполне здоровым.
– Он наркоман, – сказал Пирс, угадав ее мысли также быстро, как угадывал мысли своей матери. – Опиум снимает боль, но вызывает привыкание, и человек не может остановиться. По-видимому, он начал принимать его из-за какой-то травмы и пристрастился. Он слонялся по дому, устраивая нам с maman бесконечный спектакль.
Леди Бернис сложила веер и стукнула им сына по руке.
– Ты не должен непочтительно отзываться о своем отце в моем присутствии.
– А когда maman сбежала наконец во Францию, захватив с собой, слава Богу, меня, он развелся с ней, – добавил Пирс. – И объявил, что она изменила ему, сбежав с садовником. Что, кстати, неправда. Нашему садовнику было за восемьдесят, и он не пережил бы подобных волнений.
– Ты стираешь наше белье при посторонних, – заметила леди Бернис, наградив его укоризненным взглядом.
– Линнет – не посторонняя, – возразил Пирс. – Она моя невеста, по крайней мере до тех пор, пока один из нас не пошлет в «Морнинг пост» уведомление о расторжении помолвки.
– Мой отец займется этим, как только я вернусь в Лондон, – заверила его Линнет. – Завтра мы уезжаем.
– Правда? Вы очаровательны, – сказала леди Бернис. – Во Франции вы бы имели огромный успех. Хотя, думаю, вы выглядели бы еще лучше, если бы могли носить другие цвета, а не только белый. Пожалуй, вам следует выйти замуж за Пирса хотя бы по этой причине.
– Я был бы счастлив ходить с вами к модисткам, будь я вашим мужем, – сообщил Себастьян. – А вот Пирс скорее умрет, чем согласится сопровождать вас в подобные заведения.
– Да, но ты на год моложе, чем мой сын, – сказала леди Бернис. – Пирс должен жениться первым.
Линнет открыла рот, собираясь ответить, когда леди Бернис резко раскрыла веер и спряталась за ним.
Все в комнате повернулись к двери, даже молодые врачи, болтавшие между собой, и лакей, стоявший у серванта.
Герцог был бледен и выглядел старше, чем несколько часов назад. Но он решительно направился к ним, не удосужившись поприветствовать остальных.
Облаченный в бархатные бриджи и камзол, подчеркивавший его аристократические черты, он выглядел весьма элегантно и, на взгляд Линнет, совсем не напоминал человека, страдающего пристрастием к опиуму. Но с другой стороны, что она знает о подобных вещах?
– Хорош, не правда ли? – лениво протянул Пирс, склонившись к ее уху.
– Да, – отозвалась она.
– Я не скажу дорогой maman, что вы это заметили. И что он может жениться на вас, если я откажусь от этой авантюры. Не исключено, что она еще сохранила крупицу привязанности к старому ублюдку.
Герцог склонился над рукой своей бывшей жены и поцеловал ее. Та опустила веер, но ее лицо оставалось совершенно бесстрастным.
– Господи, не мог бы он выглядеть чуть менее жалким? – сказал Пирс, понизив голос. – Он позорит мужской пол. Боюсь, вам придется смириться со своей участью и выйти за меня. Или за кого-нибудь другого, только не за него.
– Может, он чувствует, что совершил ошибку, – отозвалась Линнет так же тихо. – Как вы думаете, ваша мать могла бы его простить?
– За увлечение опиумом? Возможно. Но за то, что он раструбил по всему Лондону, не говоря уже о судах, что она нечто среднее между изменницей и распутницей? Вряд ли.
Спина леди Бернис была прямой, как шомпол, а взгляд твердым, без всякого намека на кокетство.
– Итак, Уиндбэнк, – сказала она. – Расскажи мне, как ты жил все эти годы, с тех пор как я покинула Англию. – Ее голос был таким же ясным и холодным, как градины, падающие на мрамор.
– Ого, – произнес Пирс.
– Да уж, – согласилась Линнет. – Нам не следует подслушивать.
– Почему? Довольно приятно видеть это мучительное выражение у него на лице. Старый дурак вышвырнул ее в припадке наркотического безумия, но потом пожалел об этом.
Линнет повернулась к Пирсу.
– Как ведет себя наркоман?
Его глаза потемнели.
– По разному. То он чувствует себя прекрасно, разгуливая полуголым и действуя так, словно его хватил солнечный удар. То его выворачивает наизнанку. В общем, это очень неприятное и неприглядное состояние.
– В детстве, прежде чем ваша мать увезла вас во Францию, вы понимали, что с ним?
– Я был слишком мал в то время. Но уже научился различать симптомы. Дети наркоманов быстро узнают, что надо опасаться невнятной речи, нетвердой походки, изменившегося взгляда.
– Вы замечали изменение взгляда?
– Тогда не замечал. А сейчас наверняка заметил бы. От хронического употребления опиума сужаются зрачки.
– Наверное, это было ужасно для ребенка, – сказала Линнет, положив руку ему на локоть. – Мне очень жаль.
Пирс устремил на нее непроницаемый взгляд.
– Я благодарен судьбе за это.
– Почему? Потому что ваша мать увезла вас во Францию? – Глупо, но тепло его руки напомнило Линнет о мощных мускулах, которые она видела этим утром.
– Это сделало меня врачом, – ответил он. – Если бы не его приверженность опиуму, я бы прохлаждался в лондонских клубах, играя в шахматы и размышляя о том, не застрелиться ли от скуки.
