Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Женщина подняла взгляд, её лицо было таким бледным, будто она испытала огромное потрясение.

Тому потребовалась секунда, чтобы понять, что эта бледность была создана косметикой. Она запудрила своё лицо белым, и её брови были почти невидимы. Её щёки были нарумянены в виде двух круглых пятен, и, если бы она была одета в вимпл и накрахмаленный воротник, она бы отлично вписалась к портретам, которые они прошли в коридоре. В сочетании с пушистыми блондинистыми волосами и бледными голубыми глазами это давало неземное впечатление — будто она была больной или несуществующей, полуженщиной и полупривидением.

— Рождественский выпуск, как обычно, никчёмен, — сказала она. Том ожидал, что её голос будет высоким и с придыханием — Нотт был склонен к нытью, и его взвизги были выше, чем у Гермионы, — но с удивлением услышал, что её голос был напористым, не особенно громким, но таким точным и так хорошо менял тональность, что каждое слово было чётким, несмотря на звук струящейся воды и чириканье птиц.

Она бросила журнал на столик, затем спустила ноги с кушетки:

— Как растянуть трапезу на двенадцать человек, как приготовить курицу и выдать её за гуся, как использовать объедки с ужина на обед. Мадам Уимборн потеряла свою хватку за последние несколько лет. Каждый праздничный выпуск оказывается печальнее предыдущего.

— Возможно, мадам Уимборн понимает, что темы наименьшего общего знаменателя привлекают наибольшее число читателей, — сказал Том. Он был захвачен врасплох, но, тем не менее, не хотел позволить оскорбить себя. Он тяжело трудился над рецептом курицы, припущенной в шалфее. (Или трудилась миссис Уиллроу во имя совершенствования праздничного меню ко дню рождения Тома).

— Представь меня, Теодор, — сказала женщина, повернувшись к Нотту.

— Ах, — сказал Нотт, скривившись. — Риддл, это моя матушка, достопочтенная мадам Аннис Нотт, прежде Гэмп из Уэльса. Матушка, это Том Риддл, староста школы в этом году.

— Том Марволо Риддл, — сказал Том, вынудив себя сделать поверхностный поклон. Он не опустил головы и не добавил взмаха рукой в конце. — Приятно с Вами познакомиться.

— Отложенное знакомство, — сказала мадам Аннис, поднимаясь на ноги и внимательно осматривая Тома. Она была всего на дюйм или два выше пяти футов ростом{?}[~155-158см], ниже его бабушки и Гермионы, но каким-то образом она обладала неопределимым присутствием, которое выходило за рамки её физических качеств. — Очевидно, из-за имени. «Риддл» такая обычная — магловская фамилия, без сомнения.

— Моя мать была…

— Цыц!

Она обошла Тома кругом, цокая себе под нос. Том взглянул на Нотта, который пожал плечами и сел на диван, захрипев, когда на него прыгнула собака и начала облизывать его лицо.

— Значит, Гораций выбрал тёмную лошадку в этом году. Он гордится, что у него нюх на талант, но он не слепой. Он распознаёт хорошее происхождение, когда видит его.

Она застала Тома врасплох, схватив его за челюсть пальцами с длинными ногтями, опустив его голову вниз на уровень её глаз и повернув её из стороны в сторону, чтобы поймать последние лучи зимнего солнца.

— Френология — туманная наука, часто осмеянная как «едва ли наука», но можно считать истину с формы и устройства человеческого тела… Тем, кому хватит ловкости прочитать их, — сказала она, и Том выяснил, что был так заинтересован её словами, что ахнул.{?}[(прим. автора) Френология — псевдонаука, основанная на оценке личностных качеств людей по строению их черепа. Она вышла из моды в XX веке после того, как её связали с расовыми стереотипами и евгеникой. В этой версии мира волшебников она рассматривается как таинственная форма предсказаний.]

Когда я была девочкой, мы читали линии наших судеб, начертанные на наших ладонях. Любовь и счастье, богатство и безопасность — единственный предписанный путь среди тысячи нетронутых потенциальных возможностей. Реальность нынешних обстоятельств раскрывается по лицу. Какая правда скрывается под невинным обменом мнениями? Какие неприятности нарушают ночь спокойного отдыха? Как меняются и ослабевают жизненные силы организма? Чтение прошлого, однако, происходит полностью в глазах, мальчик. Глазах.

У тебя тёмные волосы и глаза, что редкость для этой части Англии. Это говорит об иностранной крови или смешанном происхождении — греческом, мавританском, кельтском или левантийском. И тем не менее строение твоего черепа указывает на кровь саксов или датчан — видишь, скругление затылочной кости вот здесь, ямка за ухом, жёсткие надбровные дуги, высокий лоб и резко выраженная переносица, — объявила мадам Аннис. — У обоих твоих родителей были тёмные волосы, и ни у кого из них не было ухудшений зрения. Твой отец был грязнокровкой, и его английское происхождение было чище. Он был правшой на письме и при работе палочкой, но в равной мере он мог выполнять другие задачи левой рукой. У него была ямочка на подбородке, и он явно был более склонен к физическим увлечениям, чем ты.

Она напевала себе под нос и продолжила:

— Твоя мама была необычной. Думаю, я бы хотела прочитать её ладонь — у неё должен был быть великий потенциал по Судьбе, я уверена, — однако недостаточно Жизни, которые идут рука об руку. Эта структура нёба — от неё, разумеется. Ты необычно шепелявишь при разговоре. Это не совсем нарушение речи, но лишь мельчайшие искажения в более высоких диапазонах твоей общей вокальной партии… Определённые изменения тональности, которые, я полагаю, можно заметить только при наличии хорошо натренированного слуха. Ты пробовал учить язык водяного народа? Тебе это будет легче, чем многим, но если Гораций счёл тебя достойным твоего значка, ты быстро обучаешься практически во всём. Я не припомню, чтобы он терпел общество скучных или простодушных людей.

Её глаза осматривали Тома, и между её напудренными белыми ресницами Том увидел своё отражение в её зрачках.

Она трещала и трещала. Его мать тоже была правшой, более смуглой, у неё были непропорциональный нос по отношению к губному желобку, круглая кельтская голова с широким расстоянием между глаз, а таз был таким узким, что это заставило бы любую акушерку, находящуюся в пределах видимости, затрепетать от волнения.

Слова лились без остановки, у монолога был необычный мелодичный ритм, убаюкивая его, как сидящего в заднем ряду на церковной проповеди или на занятиях по повторению занятий. Веки Тома опустились, глаза слезились от усилия не моргать, и, наконец, с некоторым усилием он позволил себе моргнуть…

В поле его зрения вплыли два мутных изображения, наслоившихся друг на друга: Том стоял на могиле своей матери, читая имя, вырезанное в камне; Том опустился на колени у корней древнего, побитого непогодой дерева, сжав в руке золотистое твёрдое тело птицы…

— Маменька, — раздался умоляющий голос отца Тома, — если Вы любите меня, отправьте его обратно! — венка пульсировала на лбу мужчины, стоявшего у края обеденного стола, слюна и крошки тоста разлетались над хрустящей скатертью. Отец Тома, дородный мужчина с бакенбардами, переходящими в усы, бросил перевязанный лентой свиток на инкрустированную тумбу реликвийного клавесина. Он заговорил, подрагивая щеками, — Трастовый фонд заложен на твоё имя. В понедельник ты встретишься с астрологом, и она определит, когда на ваши два дома приходятся наиболее благоприятные значения…

Вкус её завтрака оставался сладостью на его губах, пьянящее ликование текло огнём по его венам, когда он выбежал из коридора возле кабинета магловедения. Эта сладость стала неизгладимым воспоминанием, которое хранилось для кратких минут отдыха и уединения, надолго задерживаясь в его мыслях, мечтах и полусдержанных стремлениях. А затем ещё одно воспоминание: на этот раз он почувствовал, как по щеке скользнула металлическая полоса, а затем увидел, как на его плечо легли узловатые ревматические костяшки пальцев. Мужчина с седеющими волосами и суровым взглядом серых глаз наклонился и прижал сухие, как бумага, губы к губам Тома. Он не рассчитывал почувствовать что-либо, он ничего не почувствовал, и в это мгновение он так же чувствовал себя ничем — будто его разум переместился в отдельную от физического существования плоскость, и всё, что он делал или хотел, не имело никакого значения…