Лора Бекитт - Роза на алтаре
Мужчина, не зная, кто перед ним, молчал, однако не спешил захлопнуть дверь и ждал, что еще скажет молодой человек.
– Если вы священник или просто добрый христианин, умоляю, помогите нам!
Мокрый с головы до ног, он весь дрожал от холода и невероятного напряжения душевных и физических сил.
– Что ж, входите, – в замешательстве промолвил мужчина. Он широко открыл дверь и попытался помочь Бернару внести Элиану в помещение.
– Эта женщина жива? – спросил он.
– Пока да, – Бернар тяжело дышал, – но если не дать ей согреться…
– Идите сюда, – позвал мужчина и провел Бернара в небольшую комнату, где горел камин и стояли деревянный стол, стулья, комод и кровать. Над кроватью темнело распятие, и рядом, на стене, мерцал огонек лампады – словно знак присутствия небесных сил.
Элиану уложили на постель; Бернар снял с нее мокрую рубашку и обтер тело простыней, которую дал ему хозяин дома. Молодая женщина была прекрасна, но Бернар, казалось, не замечал этого – он обращался с нею как врач с пациенткой.
Он заботливо укрыл Элиану одеялом, потом повернулся к хозяину.
– Вы дадите нам приют на некоторое время? Хотя бы до завтра?
– Откуда вы?
– Нас везли на гильотину, но мы совершили побег. Мужчина в изумлении покачал головой.
– Разве такое возможно? – А после прибавил: – Это не очень надежное убежище, но вы можете остаться, если хотите.
– Вы здесь один?
– Есть еще женщина, прислуга, но она не проболтается.
– Вы священник? – повторил Бернар свой вопрос.
– Да, священник, но уже без прихода. Как видите, церковь закрыта. Наша вера погибла.
– Неправда, – сказал Бернар, – она жива. Она живет во многих человеческих сердцах и будет жить еще долго.
– Я схожу за дровами, – промолвил священник, – подброшу в камин, чтобы было теплее. А вы садитесь поближе к огню.
Когда он вернулся, молодой человек попросил:
– Не могли бы вы накормить ее, когда она придет в себя? И неплохо было бы напоить ее чем-нибудь горячим…
– Я накормлю вас обоих, – сказал священник. – Есть суп, правда, постный, но это все же лучше, чем ничего. Сварю кофе. И еще у меня сохранилась бутылка церковного вина.
– Я очень благодарен вам, отец мой, – коротко произнес Бернар.
– Женщине, наверное, понадобится одежда? – сказал священник. – Когда Селеста придет, я попрошу ее принести какое-нибудь платье.
Потом приблизился к кровати и взглянул на Элиану.
– Какая молодая и красивая! Надеюсь, с ней все будет хорошо…
– Да, – ответил Бернар и спросил: – Отец мой, есть у вас ножницы или хотя бы нож?
Священник внимательно посмотрел на молодого человека кроткими усталыми глазами и подал ему нож.
Бернар резким движением отхватил седую прядь, мелькнувшую в гуще белокурых волос Элианы, и бросил в огонь.
– Не хочу, чтобы она увидела это, когда проснется, – пояснил он.
Священник ничего не сказал и вышел за дверь, а Бернар опустился на колени и стал смотреть на Элиану. Сейчас ее лицо выглядело очень спокойным. Это был не обморок, она просто спала.
Внезапно молодым человеком овладела потаенная, щемящая нежность, он наклонился к Элиане и запечатлел на ее лбу трепетный, целомудренный поцелуй.
Настал вечер. Элиана сидела на постели, закутавшись в одеяло, распущенные волосы спадали поверх него шелковистой волною. Золотой свет свечи стекал ей на плечи, сиял надо лбом и обводил тонкой каймою нежное, спокойное лицо. Сейчас она походила на свернувшуюся на камне золотистую змейку, красивую, но пугающе непонятную, готовую ускользнуть в загадочные дебри своего таинственного мира.
Три часа назад она наконец приподняла веки и уставилась на Бернара бездонным взором, а потом, осознав, что произошло, заплакала то ли от тяжести пережитого, то ли от облегчения, и слезы в ее глубоких темных глазах напоминали ему росинки, спрятавшиеся в чашечках черных тюльпанов.
Она выпила кофе и немного вина, поела супу, и ее губы порозовели, а на щеках появился румянец.
Бернар сидел на стуле, поставив локоть на согнутое колено, подперев подбородок рукой, и глядел на Элиану. Они разговаривали.
– Я все понимаю, – говорила молодая женщина, – но как вам удалось сделать так, что у повозки сломалось колесо и мы остановились у моста? Откуда вы знали об этом?
Мгновение Бернар с изумлением смотрел на нее, а потом от души рассмеялся.
– Да что вы, Элиана! Разве я сумел бы это устроить! Молодая женщина растерялась.
– Зачем же вы взяли нож? Ваш план – в чем он заключался? В темных глазах Бернара вспыхнули веселые искры.
– Не было никакого плана. А нож я взял просто так, на всякий случай.
– Выходит, вы солгали мне? Зачем?
Он перестал улыбаться и посмотрел на Элиану долгим взглядом, выражавшим какие-то непонятные для нее чувства: смесь веры и печали, нежности и сочувствия.
– Я пытался успокоить вас, хотел вселить хотя бы каплю надежды, чтобы отдалить и сократить часы того ужаса, какой вы должны были пережить.
– Значит, вы сами не верили в возможность побега? Стало быть, все произошло случайно?
– Кто знает! Позвольте еще раз процитировать Вольтера: «…случайности не существует – все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие».
– Вы верите в Бога и в то же время почитаете Вольтера?
– Я не приверженец догматов – только и всего. Библия – светлый идеал, Революция – жестокая крайность. А я стараюсь руководствоваться принципом золотой середины. Основы мира незыблемы, но сам он изменчив, как жизнь и как время.
– Вы верите в судьбу? – спросила Элиана.
– Да, верю. И никогда не отчаиваюсь. Если чего-то уже не исправить, я говорю себе: «Hoc erat in fatis».[4]
– По-моему, вы вовсе не склонны покоряться обстоятельствам.
Бернар улыбнулся.
– Нет. Просто я считаю, по возможности нужно следовать зову души и сердца. Так проще сохранить верность собственной истине. А что касается судьбы… Да, Элиана, я готов испить ее чашу до дна, будь там сладкое вино или смертельный яд.
– Вы образованный человек, – сказала Элиана, глядя на него внимательно и серьезно, – кто ваши родные?
Когда молодой человек начал рассказывать о своей семье, в его взгляде появилась таинственная глубина – память унесла его в былое, туда, где рядом с ним находились самые близкие и дорогие люди, голос его звучал тихо и задушевно:
– Мой отец – француз, парижанин. Он приехал на Корсику в 1766 году и там повстречал мою мать – она происходит из старинного, но обедневшего флорентийского рода. Отцу было тридцать шесть лет, а матери – всего шестнадцать, и он влюбился в нее до безумия. Она настоящая корсиканская красавица: высокая, стройная, темноволосая, смуглая, с огромными глазами. Не знаю, как они объяснялись в ту пору: мать плохо понимала французский, а говорила только по-итальянски. Возможно, то был язык любви, тот безмолвный язык, на котором, наверное, говорят душистые травы на склонах гор, ласкающий кожу бриз или розы в вечернем саду. Мой отец был состоятельный дворянин, офицер, и родители матери дали согласие на брак. Через год после свадьбы родился я, а в 1768 году, когда на Корсике вспыхнуло восстание против французов, отец увез нас на материк. Мои сестры появились на свет уже в Париже. Сейчас Корделии восемнадцать лет, Розалинде – шестнадцать, а Аделаиде пошел четырнадцатый. Все похожи на мать: одна красивее другой. Отец умер в 1782 году, мне тогда было пятнадцать лет. Перед смертью он сказал: «Позаботься о матери и сестрах, Бернар, – они женщины, а значит, нуждаются в защите». Он завещал мне поступить в Парижскую военную школу, и я окончил ее, получил чин поручика. – Он на мгновение замолчал, потом произнес с сожалением и теплотою: – Я очень любил и уважал своего отца. Он был строг, но справедлив, знал, что такое долг, умел заботиться о своих близких. Ну а дальше… Так получилось, что когда все это началось, я был за границей, а мать и сестры остались в Париже. От них перестали приходить письма… И я решил вернуться сюда, хотя многие говорили мне, что это бесполезно, что я безумец, что меня ждет смерть.
