Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь
— Что случилось? — отрывисто спросил герцог. Один из лучников, державший перепуганного меховщика, ответил:
— Этот приятель воспользовался толкучкой, чтобы немного потискать девушку, сир. Она дала ему пощечину.
Серый взгляд Филиппа с леденящим презрением скользнул по пепельно-бледному лицу меховщика и вновь остановился на Катрин, которая, как и раньше, стояла с заносчивым видом и упорно отказывалась вымолвить хоть слово. Уверенная, что правда на ее стороне, она была слишком горда, чтобы извиняться при всех за свое поведение и тем более просить прощения. Она стояла и ждала. Раздался холодный голос Филиппа:
— Мешать процессии, — это серьезный проступок. Уведите их. Я займусь этим делом позже.
Он нагнулся к командиру охраны Жаку де Руссе и тихо сказал ему несколько слов, затем развернул лошадь и вновь занял свое место в процессии. Кортеж в облаках фимиама и под пение священных гимнов продолжил движение.
Капитан де Руссе не мог увести арестованных до конца процессии, представляющей собой иллюстрации к Ветхому и Новому Завету. Он получил приказ доставить их во дворец, а чтобы это выполнить, следовало прежде всего пересечь рыночную площадь. Тем временем Матье Готрэа рвал на себе волосы и рыдал без стеснения. Молодая женщина, принявшая в споре сторону Катрин, изо всех сил старалась его успокоить. Он попытался заговорить с племянницей, но был отстранен стрелками. С ужасающей живостью Матье рисовал себе картины бедствий, которые на нее обрушатся. Они почти наверняка заточат дерзкую девушку в одну из дворцовых темниц. Потом ее будут судить и, вполне возможно, повесят или даже сожгут живьем за святотатство. Что же до него самого, то они, несомненно, сровняют с землей — его дом, выгонят из родного города, вынудив бродить по большим дорогам, выпрашивая себе на хлеб, всегда преследуемым, всегда на ногах, до той поры, когда Господь сочтет нужным сжалиться над ним и приберет к себе…
Катрин, со своей стороны, наконец остыла и была совершенно хладнокровна. Лучники связали ей руки. Так она и стояла, гордо выпрямившись, в разорванном платье, обнажившем плечо, окутанная облаком волос, не обращая внимания на замечания наблюдателей, некоторые — льстивые, некоторые — сальные, а некоторые откровенно непристойные, по поводу ее красоты. Она чувствовала на себе взгляды всех этих людей и даже нашла некоторое тайное развлечение в том, чтобы наблюдать, как командир охраны краснеет и глядит в сторону, когда ей удается поймать его взгляд, устремленный на нее. Руссе был молод, и красота пленницы явно вывела его из душевного равновесия.
Когда прошла последняя картина, изображавшая довольно пузатого пророка Даниила среди каких-то фантастических зверей, он приказал толпе расступиться и повел своих пленников быстрым шагом. Через площадь они почти перебежали. Бедный Матье, по-прежнему обильно обливаясь слезами, изо всех сил старался не отставать. Его капюшон сбился набок, а тучное лицо, опухшее от слез, поразительно походило на лицо безутешного ребенка.
Однако как только Матье добрался до входа во дворец, копья стражников преградили ему путь, и он был вынужден оставить свой план сопровождать племянницу. С разбитым сердцем он занял место на ближайшем камне и начал, подобно фонтану, лить слезы, почти уверенный теперь в том, что он не увидит больше Катрин, пока не настанет ей время взойти на эшафот.
Оказавшись внутри дворца, Катрин с некоторые удивлением заметила, что ее отделили от врага. Стража уводила торговца мехами на левую сторону внутреннего двора, в то время как сам Руссе повел ее к главной лестнице.
— Разве вы ведете меня не в темницу? — спросила она.
Капитан не ответил. Он шел вперед, устремив взгляд прямо перед собой, с бесстрастным лицом под поднятым забралом шлема. Катрин не знала, что он отказывается взглянуть на нее или даже заговорить только потому, что потерял власть над своими чувствами с тех пор, как его взгляд впервые упал на это очаровательное личико. Впервые Жак де Руссе возненавидел возложенные на него служебные обязанности.
На верху лестницы начиналась длинная галерея, в конце которой находилась дверь, ведущая в роскошно обставленную комнату, и далее была еще одна комната меньших размеров, вся завешанная прекрасными шпалерами. Среди них пряталась дверь, открывшаяся, как по мановению волшебной палочки, лишь только капитан надавил на нее.
— Сюда, — коротко сказал он.
Только тут Катрин с изумлением заметила, что весь ее конвой состоит из одного капитана, а солдаты куда-то таинственно исчезли. На пороге комнаты Руссе перерезал кинжалом веревку, связывавшую руки пленницы, и втолкнул ее внутрь. Дверь бесшумно захлопнулась за ней, и когда Катрин повернулась, чтобы посмотреть, здесь ли еще ее тюремщик, она не поверила своим глазам: дверь пропала, слившись с узором на стене.
Покорно вздохнув, девушка огляделась кругом. Ее тюрьма представляла собой комнату, малые размеры которой компенсировались редкостной роскошью. Стены, обитые златотканым штофом, резко подчеркивали мрачное великолепие огромной кровати, целиком покрытой черным бархатом. Герба над изголовьем не было, занавеси подхватывались золотым шнуром, крепившимся к головам грифонов из литого золота с изумрудными глазами. Рядом с большим белым камином стоял дрессуар черного дерева, на котором было расставлено несколько золотых и серебряных вещей, составляющих как бы почетную свиту для большого кубка из искрящегося хрусталя, дно и крышка которого бы — 6и сделаны из золота и инкрустированы большими круглыми жемчужинами. На сундуке черного дерева, находившемся между узкими готическими окнами, стояла большая золотая чаша, отделанная эмалью, а в ней — огромная охапка кроваво-красных роз.
Катрин осторожно прошлась по толстому ковру с узором из черных и темно-красных тонов, который, как она могла бы с удивлением узнать, только что был привезен из далекого Самарканда на борту огромной генуэзской каравеллы, все еще стоящей в гавани в Дамме. Мимоходом она поймала свое отражение в большом зеркале: девушка с блестящими глазами и взъерошенными волосами, сияющими ярче, чем золоченые стены. Однако ее разорванное платье открывало больше обнаженного тела, чем было допустимо. Смутившись внезапно при мысли, что все эти люди видели ее настолько неподобающе одетой, она бросилась искать кусок ткани или еще что-нибудь, чтобы закрыть плечи и грудь, но не смогла найти ничего и примирилась с необходимостью прикрывать свою полуобнаженную грудь руками.
Внезапно она почувствовала усталость и сильный голод. Катрин относилась к тем здоровым людям, на аппетит которых не могут повлиять даже самые жуткие бедствия. Но в этой искусно замурованной комнате с невидимыми дверями не было абсолютно ничего съестного. Глубоко вздохнув, она расположилась в одном из кресел с высокой спинкой из резного черного дерева, стоящих друг против друга по обе стороны камина. Они были достаточно уютны, благодаря толстым, набитым пухом подушкам из черного бархата с золотыми кистями. Наслаждаясь уютом, Катрин свернулась в кресле, как кошка, и, поскольку не могла найти себе лучшего занятия, вскоре уснула. Будущее волновало ее гораздо меньше, чем страшные треволнения, которые обрушились на бедного дядюшку Матье. Не могли же ее доставить в такую прелестную комнату только для того, чтобы затем послать на эшафот!
