Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"
В одиночестве, разумеется, — добавил Том. — Потому что вот что ты получаешь, выйдя замуж за магла. Все знают, что маглы отправляются в чистилище.
Том вернулся в дом, высушивая ботинки и проскальзывая со входа для слуг с помощью быстрого отпирающего заклинания. Если он пройдёт через парадную дверь, то оставит грязь на половике у двери и прозвенит звонок, который потревожит слуг. Когда он прошёл через кухню, — пока миссис Уиллроу повернулась спиной — он сцапал пригоршню покрытых сахаром бисквитных «пальчиков», приготовленных к десерту на ужин, а затем направился в свою комнату, жуя их с большим удовольствием. На полпути вверх по лестнице Том столкнулся с бабушкой, которая очень строго отчитала его за то, что он исчез из спальни, не сказав ни слова, как раз в тот момент, когда ей срочно понадобилось обсудить рассадку гостей на предстоящем праздничном ужине ко дню рождения.
Распорядок жизни Тома пошёл естественным чередом.
Его дедушка с ровной осанкой кивнул ему, когда Том спустился к ужину с очищенными лацканами и накрахмаленным воротничком. Его заботливая бабушка суетилась вокруг его восхитительной внешности и свежерасчёсанных волос. По щелчку пальцев миссис Риддл слуги бежали за её фотоаппаратом из гостиной, сохраняя образ Тома для потомков. А что касается его столь желанного Контраста, то её письмо пришло ранним утром, принесённое совой, которая стучала клювом в покрытое льдом окно, призывая его накинуть халат и поднять форточку.
Жизнь, несомненно, могла бы быть лучше. Но это было далеко не самое худшее, что могло быть.
Утром Сочельника Том выложил свою лучшую мантию на кровать, ту же, что он надевал для визита в Министерство прошлой весной. Мантия, простая белая рубашка волшебного производства и брюки, которые, в отличие от магловских, не надо было удерживать подтяжками. Верхним слоем стал его зимний плащ, закреплённый серебряной булавкой, которую ему несколько лет назад подарили на Рождество.
Минуты отсчитывались, каждая проходила медленнее, чем предыдущая. Том расхаживал по коврику у изножья его кровати, переводя взгляд со своих наручных часов на часы, стоящие на каминной полке. Такого рода наручные часы были точны настолько, насколько были их механические шестерёнки, и они теряли несколько секунд каждый день. Если бы он не был таким скрупулёзным, что проверял стрелки при любом удобном случае, он бы отставал на несколько минут каждый месяц. Но он настроил стрелки по часам на вокзале Кингс-Кросс несколько дней назад, и вчера он сверил время с дежурным по станции в Йорке, который охотно потакал прихотям клиента после того, как Том забронировал купе первого класса из Лондона.
Он знал, что миссис Грейнджер настояла бы на том, что купит билеты самостоятельно, и, несомненно, во второй класс. Так не пойдёт. Во втором классе не было отдельных купе, им надо было делить открытый вагон с остальными пассажирами — с canaille{?}[(фр.) каналья, отребье], как называла их миссис Риддл, — и Тому не нравилась идея встретить Гермиону после такой долгой разлуки (всего недели, поспорила бы она), и, обняв её, обнаружить, что её чудесные пушистые волосы пахли не сладкими бутонами, а сигаретным дымом.
Том прошёл к окну, отбрасывая тюль от окна. Его комната была на третьем этаже, а дом был построен на самом высоком холме деревни. И хотя солнце было скрыто за вуалью облака, он мог различить единственное яркое пятно на несколько пальцев выше над деревьями.
Тик, тик, тик.
Том прочистил горло и убедился, что его плащ был надёжно заколот. Он потёр рукавом об агатовые бусины глаз его булавки в виде серебряной змеи, стирая отпечатки пальцев, затем прочистил горло.
Три, два, один.
Аппарация была любопытным опытом, который создавал ощущение сжатия и толчка в узком тоннеле. Её можно было описать, как будто вас впихивали в коробку кухонного лифта на верхнем этаже шикарного дома, а затем с грохотом отправляли вниз в подвал без троса или ремня, чтобы усмирить скорость снижения. Она была тёмной и неприятной и вызывала головокружение, но её преимуществом было удобство. Если ваш желудок мог её выдержать, можно быстро перемещаться, не поднимая шума и не привлекая лишнего внимания.
Путешествие с портключом и близко не было на это похоже.
Это было похоже на ныряние в глубокую воду. Там было ощущение невесомости. Его спальня и восточный ковёр исчезли, и Том не обнаружил твёрдой поверхности под ногами. Он чувствовал себя, будто сделал шаг с края шельфа, отделяющего болотистые мели от бездонного океана, пока мощная сила не захватила его тело, с силой протаскивая его по отбойному течению. Он пытался сопротивляться тяге, когда она дёргала его и подбрасывала, совершая непонятные кувырки, от которых он переставал понимать, что вверху, а что внизу, — Том брыкался и боролся, и его палочка выпала из рукава в руку…
Тумп!
Земля под щекой Тома была холодной и мокрой.
С его подбородка соскользнули мокрые листья, когда он поднял голову, его колени и ладони саднили, потому что остановили его падение. Небо над ним было тёмным и без солнца, а поверхность, амортизирующая его тело, — мягкой и влажной.
Том поднялся на ноги и поднял палочку.
Сжатый цветок портключа рассыпался на пудру стебля и крошки лепестков. Он бросил его на землю и осмотрел обстановку.
Над его головой возвышался лес, толстый от листьев навес был необычным видом в середине зимы. Гниющая листва лесного покрова не состояла из сосновых или еловых иголок вечнозелёных. Листья были из дуба. Воздух был теплее, чем, по его воспоминаниям, было в Йоркшире, но Мидлендс был меньше, чем в ста милях{?}[160 км] на юг совиного полёта. И на земле не было снега. Только вода капала с деревьев на его волосы, и вниз по изгибу шеи, и за его воротник.
Тропинка была очищена от деревьев, она простиралась извивающейся линией, где выстригли подлесок. Каждые несколько метров стояли менгиры, отмечая сторону тропинки с вырезанной на них спиралью, которая светилась тёплым жёлтым светом, когда Том указывал на неё палочкой.
Том следовал по тропинке, выставив палочку вперёд.
Деревья росли всё реже. Тропинка расширилась, его ботинки больше не хлюпали по влажной лиственной материи, но стучали по толстым камням брусчатки.
Внезапно деревья показали просвет. Без предупреждения менгиры светились, и вспыхивали, и гасли. Во мраке Том запустил в небо шар света и впервые увидел усадьбу волшебника: это было разрушающееся, увитое плющом строение с зияющими окнами и покосившейся крышей. Его глаза выхватывали детали: высокий центральный шпиль, линия крыши с безголовыми горгульями со сломанными крыльями, разбитые контрфорсы, куски каменной кладки, разбросанные по земле, зубчатые серые сталагмиты, наполовину скрытые в заросшем дикой травой поле и подступающих зарослях кустарника.
И это был дом волшебника?
Захудалое заведение Старины Аба содержалось лучше, чем эта развалюха.
Пригородный дом Грейнджеров был загородной виллой в сравнении. А Усадьба Риддлов — дворцом.
— Особо не на что смотреть, а? — заговорил голос.
Немедленной реакцией Тома было наложить заклинание. Ревущий огненный шар вылетел из конца его палочки, но он быстро разлетелся, когда встретился со странной стеной сопротивления, блеснувшей на расстоянии вытянутой руки…
Как будто бы оно было заблокировано мощным Щитовым заклинанием.
— Хорошая попытка, — сказал голос. — Хочешь попробовать ещё раз?
Вид Тома на руины изменился, свет колыхался и изменялся в той же манере, что низкопробное Дезиллюминационное заклинание, и вскоре он оказался стоящим перед увитыми виноградом воротами, расположившимися между двумя столбами, выложенными мшистым камнем.
Одна половина ворот распахнулась, и в проёме стоял Нотт с руками в карманах:
— Пошли тогда, поторапливайся.
— Ты живёшь в этой развалюхе? — заметил Том, проходя через ворота и чувствуя зуд сильной магии на своём скальпе. Это было не как в Хогвартсе, где каждый раз, когда он проходил на территорию под взгляд каменных кабаньих охранников, он чувствовал некоторое ощущение… связи. Радушного приёма. Это не казалось тёплым, это было как зайти в универмаг на Пикадилли-стрит{?}[Скоре всего подразумевается «Fortnum & Mason», дорогой гастроном, в эквиваленте СССР нечто вроде «Елисеевского» или продуктового отдела ГУМа] в протёртом приютском рубище.
