Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"
(Это был его естественный цвет кожи! По каким-то причинам остальные жители Усадьбы Риддлов считали, что природный оттенок кожи Тома был ненормальным, потому что ни у кого не было настолько белой кожи. Это было ошибочно. Правда заключалась в том, что так далеко в аграрной глуши люди, отвергающие деревенский образ жизни, были редкостью, а люди, предпочитающие проводить все часы в помещении, не существовали).
Покинув столовую после обеда, Том выбирал между несколькими доступными ему развлечениями — ходить по комнате и избегать бабушку. Сова от Гермионы не должна была прибыть ещё целый день, поэтому не было смысла сидеть у окна в ожидании почты. Бабушка обладала удивительной способностью находить его в любом уголке дома, поэтому, если он оставался в своей комнате, миссис Риддл просила его прийти на кухню, чтобы выбрать канапе для его дня рождения. Она решила без единого слова со стороны Тома, что вечеринка не будет лишь включать в себя традиционный торт со свечками, но и ассортимент hors d’oeuvres{?}[(фр.) закуски] с вином и шампанским.
Значит, лучше всего было испариться.
Он не посещал кладбища Литтл-Хэнглтона с лета, и ему была интересна могильная плита, посвящённая его матери. Когда он предложил эту идею Брайсу, это было лишь отвлечение, чтобы он с остальными слугами перестали допытываться о причинах, почему Том, Гермиона и Нотт слонялись по мавзолею. Его слова были повторены, переданы вверх по цепочке в уши его бабушке и дедушке, и Том не стал их опровергать, когда те же слова прозвучали во время ужина. Нет, он снова подтвердил своё намерение, и затем — к отвращению Гермионы — его похвалили за его неравнодушие. Той ночью он заключил, что нет никаких оснований опровергать эту похвалу, даже если она была основана на преднамеренной дезинформации.
Том также обнаружил, что ему нравится наблюдать за реакцией своих бабушки и дедушки на случайные упоминания его матери или отца. По правде говоря, они ему тоже не нравились, но он никогда не знал ни одного из них, поэтому его презрение было отдалённым и абстрактным — те же чувства, которые он испытывал ко всем, кто вёл жизнь, полную слабости и распутства. Это можно было сравнить с концептуальным отвращением, которое средний британец испытывает к «жёлтой опасности»{?}[Расистская метафора, изображающая народы «жёлтой» монголоидной расы Восточной или Юго-Восточной Азии в качестве экзистенциальной угрозы «белой» европеоидной расе и её народам.] или «гуннского зверя». В личном опыте Тома никто с ними не встречался (да он и не спрашивал), но люди всё равно питали к ним враждебность. По какой-то причине это было приемлемо, хотя Тому сообщили, что хороший христианин должен любить своих соседей, как самого себя.
(Услышав это в церкви одним воскресным утром, шестилетний Том был убеждён, что не было ничего более нелепого, чем стремиться быть «хорошим» или «христианином»).
На щебневой дороге от Усадьбы Риддлов до деревни лежал снег высотой по щиколотку. Снежные валы были навалены до уровня пояса по обеим сторонам дороги, они оттаивали, снова замораживались и застывали каждый полдень и каждую ночь, пока не превратились в прочные, как кирпич, стены. На их вершинах скапливался белоснежный снег, который при каждом порыве ветра летел Тому в лицо: крошечные частицы жгучего льда кололи его раскрасневшиеся щёки и покрывали ресницы.
Том взмахнул палочкой. Круговое движение, бормотание: «Протего», — и ветер был приглушён, летающие снежинки растворялись в воздухе в футе от его носа, а Щитовое заклинание вспыхивало голубой искрой с каждым соприкосновением.
Кладбище было тихим, теневые деревья стояли без листьев, голые ветви были покрыты слоем сияющего льда. На стороне деревенских большинство скромных надгробий были утоплены в снегу, высовывались лишь несколько более высоких, мшистые квадратные глыбы были укрыты шапками, напоминавшими корнишские сливки{?}[Топлёные сливки] на торте к чаю. На другой стороне — «семейной» стороне — у основания нескольких мавзолеев поникли засохшие, обмороженные стебли, укрытые от ветра карнизом.
Том изучил надгробные эпитафии, проходя мимо, используя заклинание горячего воздуха, чтобы сдуть корки снега с каждого каменного лица.
Чарльз Томас Риддл, рождённый 7 сентября 1857 года. Умер 12 апреля 1859 года. Блаженны чистые сердцем, ибо Бога они узрят.
Миссис Маргарет Луиза Саржент Риддл. 18 января 1834 — 2 октября 1898. Жена Томаса Генри Эдгара Риддла.
Элизабет Виктория Риддл. 1822 — 1831. Любимая дочь. Без вины виноватая перед престолом Божьим.
Странно было думать, что под гранитными плитами и пухлыми резными херувимами лежат истлевшие трупы прапрабабушек, прапрадедушек, двоюродных бабушек и двоюродных дедушек Тома. Он не видел никого, кто прожил бы больше нескольких лет после восьмидесяти, и бóльшая часть могил была посвящена детям. Маглы были такими хрупкими. Они умирали от самых незначительных причин — от грязной воды, обычных насморков, излияний в лёгких, истощения, мелких инфекций. В Волшебной Британии лишь немногие волшебники и ведьмы теряли детей из-за болезней, а несчастные случаи, даже тяжёлые, редко приводили к летальному исходу. Однажды Лестрейндж упал с метлы с высоты тридцати футов{?}[~9м] — падение, которое уложило бы магла на несколько недель, — и это привело лишь к двухминутной паузе во время матча по квиддичу.
Волшебники — высший род, заключил он. В этом не было никаких сомнений.
Меропа Гонт Риддл. Жена и мать. 1907 — 1926.
Последняя могила в конце ряда, ближайшая к железному забору с пиками, отмечавшему границу кладбища, резко его остановила.
Она была на значительном расстоянии от остальных могил, сделанная очень просто: кусок плиты с квадратной бронзовой табличкой, ему не хватало золотой краски или вырезанных цветов, которые он видел на других женских могилах, мимо которых проходил. А также имя «Меропа Гонт» было написано более крупными буквами, а «Риддл» было ниже, будто это подразумевалось ничтожной сноской. У неё не было префикса «миссис» или объяснения отношения к семье, как было у других жён Риддлов.
Это было могильным камнем его матери.
Не её могилой. Под замёрзшей землёй не было тела, не было пустого гроба. Если только его бабушка с дедушкой не прошерстили могилы нищих в Лондоне и не эксгумировали охапку костей, которые долгое время были перемешаны с дюжиной других безымянных, наслоенных друг на друга за прошедшие годы, как консервированная макрель в рассоле.
На мгновение Том замер, не отрываясь глядя на буквы, вспоминая утро двухлетней давности, когда он достал из-под кровати коробку из-под обуви, поднял крышку, и его встретило жёсткое тело Арахиса Третьего.
Его мать умерла в возрасте девятнадцати лет.
Откуда Риддлы вообще это знали?
«Должно быть, из регистрационного бюро», — подумал Том. Без крещения или посещения школы её имя не попало бы в перепись, как у Тома, как ребёнка, родившегося в нежном лоне институциональной благотворительности. Но его мать вышла замуж в Йорке в магловской гражданской церемонии, и, должно быть, они сделали записи о ней там.
Том прочистил горло. Ему не нравилось чувство, которое тихонько завладело им, пока он стоял перед каменной плитой. Это не было печалью, или меланхолией, или любой комбинацией соответствующих эмоций, которые полагается испытывать, стоя у могилы родителя. Это было отдалённое осознание Что-Могло-Бы-Быть, столкнувшееся с твёрдым и непоколебимым Что-Есть-Сейчас, отделённое непроницаемым промежутком времени и возможностей.
Если…
Если бы Меропа Гонт и Том Риддл-старший не сбежали бы в Йорк и не скрылись в Лондоне. Если бы Том родился в этой деревне, как и его родители. Если бы он вырос в доме на холме, с видом на деревню и кладбище, sans{?}[(фр.) без, минус, за исключением] одно гранитное надгробие, укрытое шапкой снега.
Он фыркнул. Смехотворное предположение.
— Меня проинформировали, что души волшебников бессмертны, — говорил Том в ветреную тишину. Насыпи снежных гор приглушали его голос. Единственным ответом был поднимающийся свист ветра. — Надёжность этой информации остаётся под вопросом. Но если благодаря волшебным свойствам твоей бессмертной души ты проживаешь Следующее Великое Приключение, то, я надеюсь, ты наслаждаешься им — каждой его минутой — до конца вечности.
