Дочь атамана - Алатова Тата

Что за красавица, думала Саша весело, хоть картину пиши.

В эту минуту в распахнутых настежь дверях столовой появился Михаил Алексеевич, в котором теперь только некоторая бледность выдавала того человека, который принес ей нагайку. Остановился нерешительно, не желая мешать чаепитию, ведь всякому известно, что после бани чай с малиновым вареньем — первое дело.

Саша важно ему кивнула, мол, заходи, мил человек, раз приперся.

— С легким паром, — он едва склонил голову.

— Говорите, — поторопила его Саша, и не думая приглашать к столу. С обманщиками пироги преломлять? Вот уж дудки.

— Завтра я уеду в город, чтобы отправить письмо канцлеру. Хотите прочесть его?

— Ох и начиталась я уже сегодня, — отмахнулась она от него и задумалась.

Саша никогда не видела великого канцлера, но кажется, он делал все что ему вздумается, не считаясь с чужими жизнями.

А ведь она была его внучкой, и в ней текла не только лядовская горячая кровь, но и ледяная Краузе.

И как с этим быть, дорогой дедушка?

— Заложите экипаж, — произнесла Саша решительно, — на обратной дороге нанесем визит Плахову.

— Зачем? — изумился он.

— А что же, я и перед вами теперь обязана оправдываться? — вспылила она. Будто мало ей Изабеллы Наумовны, которая по-прежнему относилась к ней как к ребенку! — Кажется, вы у меня в услужении, а не наоборот.

— Конечно, — согласился он сухо, — что-нибудь еще?

— Еще? — оскорбленная его официальным тоном, она прищурилась, всенепременно желая и его ужалить: — Подайте мне другого варенья, это больно кислое.

Нисколько не уязвленный тем, что его разжаловали в подавальщики, Михаил Алексеевич кивнул и молча отправился на кухню.

Глава 14

Ночью ему приснился Драго Ружа — и Гранин проснулся в ужасе и испарине.

Никто в целом мире, даже великий канцлер, не пугал его так, как этот валах, в глазах которого не осталось ничего человеческого.

Пьяно путаясь в ногах, Гранин вывалился в морозную стужу, зачерпнул колкого снега и обтер лицо, задыхаясь и дрожа, будто от лихорадки.

Так он и стоял, тяжело опираясь о бревенчатую стену флигеля и жадно дыша, пока не озяб окончательно. Вернулся внутрь, сил едва хватило, чтобы подбросить дров в топку, но долго оставаться возле огня Гранин не смог — мерещилось, что из языков пламени выглядывает то Драго Ружа, а то и вовсе какая-то чертовщина.

В груди болело, а слабость напала такая, что казалось — вот-вот околеет.

Едва добравшись до дивана, Гранин рухнул на него, разрывая рубаху на груди: снова стало жарко, снова не хватало воздуха, и вместо пальцев у него будто бы прорезались когти.

— Правильно, — пробормотал он, прижимаясь пылающим лбом к расписной обивке, — правильно…

Правильно он не признался во всем Саше Александровне — а ведь соблазн открыться был так велик! Будто бы сам лукавый нашептывал на ухо: сними свой тяжкий груз, сбрось его со своих плеч, передай свою ношу другому.

Каково ей было бы видеть, как умирает от неведомого проклятия добрый лекарь? А узнай Саша Александровна правду, ни за что бы не отпустила, не позволила бы уйти. И смотрела бы бессильно на эту агонию, не умея ни помочь, не прекратить ее.

А теперь Гранину, кажется, пора.

Пора убраться подальше из этого теплого дома и не омрачать своими бедами молодость Саши Александровны.

Забраться так далеко в лес, как он только сможет, и замерзнуть там подобно старикам, которые уползали подальше от поселений столетия назад, дабы не обременять своей беспомощностью племя.

Больше идти Гранину было некуда.

И время неумолимо истекало. Как будто встреча с цыганкой подстегнула невидимого черта за левым плечом, пробудила его любопытство, и Гранин все чаще ощущал злое присутствие внутри себя.

Еще немного — и он не найдет в себе мужества на сочувствие Саше Александровне, не найдет решимости уйти в зиму, не имея друзей и не зная, где искать сыновей.

Бессмысленная жизнь и бессмысленная смерть.

Жгучая обида стеганула изнутри как хлыстом, который так и не обрушила на него Саша Александровна: за что же он так страдает?

Почему все так сложилось?

Не проще ли потребовать, чтобы о нем позаботились? Ведь Саша Александровна обязана ему жизнью!

— Изыди, — простонал Гранин в отчаянии, — я сильнее тебя.

Но он уже не был в этом так уверен.

Утро выдалось хмурым, под стать его настроению и настроению Саши Александровны.

Она снова была в мужском костюме, объявив, что в город они поедут верхом и зря запрягали коляску. Весь ее вид — отстраненный, холодный, сердитый — говорил о том, что Гранин еще не прощен и скоро прощен не будет.

Так оно и лучше, сказал себе он, все равно управляющий здесь долго не задержится.

И так жаль стало парка, которого Гранин уже не увидит, что горячие слезы обожгли глаза, он отвернулся, не глядя потянулся к поводьям коня, которого подвел Шишкин, и тут раздалось дикое ржание, конь шарахнулся в сторону, мелькнули совсем рядом вздыбившиеся копыта.

Гранин едва успел отскочить, не понимая, отчего старый почтенный конь сошел с ума, а у того даже пена выступила, и Шишкин со Степановичем едва удерживали рвущегося жеребца. Ржание становилось все отчаяннее, жалобнее, летели во все стороны комки снега, земля и небо перевернулись, откуда-то появилась Марфа Марьяновна и резко махнула рукой на Гранина, а потом и на животное.

Холодные мелкие капли попали ему на лицо, и конь, наконец, успокоился. Только крупно дрожал, хрипел, поводя вокруг наполненными ужасом глазами.

— Святая вода, — в резко упавшей тишине сообщила Марфа Марьяновна и пошла в дом.

Гранин обернулся, часто моргая, на Сашу Александровну — она так и стояла возле крыльца, наблюдая за происходящим молча и неподвижно.

— Приведите ему другую лошадь, — коротко сказала она, — мы поедем только вдвоем.

Шишкин посмотрел на потерянного управляющего, на решительную, мрачную хозяйку, переглянулся с Семеновичем и повел несчастного жеребца на конюшню, не смея перечить.

Никто не смел, когда у Саши Александровны прорезался лядовский характер.

Усадьбу они покинули молча и долгое время неторопливо вели лошадей по заваленным снегом проселочным дорогам. Потом Саша Александровна придержала свою Красавицу, и Гранин замедлился тоже.

— Проклятие, стало быть, — проговорила она, не глядя на него. — Значит, вы не шутили тогда?

— Не шутил, Саша Александровна, — угрюмо ответил Гранин, мечтая провалиться под землю и не испытывать нового унижения.

Вчера она пощадила его, пережила известие о предательстве, но сегодня ее милосердию предстояло новое испытание.

Любой разумный человек прямо сию минуту велел бы отправляться на все четыре стороны.

— Как это произошло? — помедлив, Саша Александровна все-таки взглянула на него. Глаза ее были темны и мятежны — в то время как у самого Гранина не было даже искры внутри, побудившей бы его бороться с судьбой.

— Я умирал, — неохотно проговорил он, не желая вспоминать тот день, — наверное, почти умер. Меня силком вытащили с того света. Проклятие — это цена, которую приходится платить за то, что я оказался жив против своей воли и всех законов божьих.

— От чего вы умирали?

— От горя. Меня поразило известие о смерти жены.

Что-то вспыхнуло в глубине ее глаз, да и только.

— И что же дальше? — спросила она требовательно и нетерпеливо.

— Дальше я уеду. Не думайте, что я собирался тяготить вас и долее…

Саша Александровна так быстро замотала головой, что мохнатая шапка слетела с ее головы и упала в сугроб.

— Не то! — закричала она яростно. — Что будет дальше с вами?

— Я не знаю.

Он не слишком ловко спешился, поднял ее шапку и старательно отряхнул от снега.

— Как это не знаете? — она резко вырвала из его рук соболий мех и раздраженно, криво натянула ему на макушку. — Вы же ходили и к ведьме, и к цыганке! Зря ходили?