Дочь атамана - Алатова Тата

Дочь атамана

Тата Алатова

Глава 01

Кряхтя, Гранин отложил в сторону ступку и поспешил в сторону тяжелой дубовой двери, в которую уже колотили — неистово, громко, нервно.

С трудом потянув на себя скрипучую ручку — в спине тут же что-то хрустнуло, — он распахнул дверь и торопливо посторонился, пропуская внутрь рослого детину, который бережно, как ребенка, нес на руках окровавленную девицу.

В глаза бросились черные длинные пряди, алые пятна на некогда белоснежной дорогой рубашке, потом он увидел и тонкие беспомощно свесившиеся вниз руки, длинные ноги в мужских штанах.

— Ну и кого ты мне припер, Сема? — неласково спросил Гранин.

— Кого припер, того и спасай, Алексеич, — отрезал Семен.

Пока он аккуратно устраивал раненую на столе, Гранин успел помыть руки наговоренной водой, а потом склонился над девицей и споро разрезал белую рубашку. Корсета она не носила, затянув грудь хлопковою перевязью, которая сейчас тоже была пропитана кровью. Под грудью зияла аккуратная дырка, будто от шпаги.

— Ого, — удивился Гранин, — это как же ее так угораздило?

— Допрыгалась, вот и угораздило, — буркнул Сема и отошел подальше, потому как от вида крови ему становилось дурно.

— А без сознания почему? По голове били?

— Может, и били, — рассеянно ответил Сема, — ты тут понежнее. Дочка! — и он округлил глаза. — Ее на дуэли ранили.

Гранин ощупал голову пострадавшей и не удивился, обнаружив под густыми волосами внушительную шишку.

— Какая дочка? Какая дуэль? Давно в вашей сумасшедшей столице девчонки на дуэлях сражаются? — ничего не понял он.

— Это девица Лядова шпагой за деньги машет, — хмыкнул Сема, — наемный дуэлянт, во!

— Рехнулись совсем, — меланхолично заключил Гранин. — А по голове-то зачем?

— Ничего не знаю, Алексеич! У меня сия девица вне списков, но мне ее приволокли канцлеровские лакеи и печать под нос сунули, золоченую, семейную. Я спрашивать лишнего не стал, потому как разум имею, но ты смотри, чтобы она у тебя тут дух не испустила. А то, не ровен час, канцлер тебя сошлет в такую глушь, что ты и вовсе человеческую речь забудешь.

— Куда уж глуше, — сердито возразил Гранин, который после двадцати двух лет заключения в этой лечебнице уже и не представлял, что значит свобода.

Он разводил карболку отваром березовой губки и настоем адамового корня, слушал Сему вполуха, прикидывал, на какую длину зашло острие и не задето ли легкое.

— И что же канцлер? — уточнил Гранин, доставая из-под чистой тряпицы инструменты и раскладывая их перед собой. — Прям так и сошлет за вздорную девицу?

Раненая оставалась без сознания, и он очень торопился провести операцию, пока она не пришла в себя. Добавлять к сотрясению дурманящих зелий не хотелось, девица и без того могла остаться без памяти после такого удара по темечку.

— Тут такой казус, Алексеич, — Сема скинул обувку и, мягко ступая по деревянным половицам босыми пятками, дотопал до лавки у окна, на которую и рухнул своим недюжинным весом, что означало: история будет долгой. — Эта Лядова, друг мой, скандальная личность, всей столице известная. Ведет себя как драгун, даром что усов не имеется. Девица — дочь вольного атамана Лядова, выросла при казармах, к оружию с детства приучена. Батенька ее нраву свирепого, но дочери всякое своевольство спускает с рук, и слышал я, что даже поощряет подобное. А откуда у нее печать канцлера, да не абы какая, а самая что ни на есть золотая, семейный круг, я знать не знаю. Вот ты и объясни мне, Алексеич, какое такое кровное родство может связывать эту девицу с великим канцлером, ведь всякому известно, что с атаманом они враги вековечные.

От неожиданности Гранин коротко рассмеялся, а потом убрал с бледного лица тяжелые пряди, разглядывая немного дикий, восточный разрез глаз, взлетающие жгуче-черные брови, тонкий нервный нос и капризные губы.

На покойную маменьку девица Лядова была похожа мало, должно быть, пошла в отцовскую породу.

Атаман Лядов, ну конечно.

Гранин уже и забыл за давностью лет эту фамилию, но хорошо помнил, как сквозь вьюгу несся всю ночь в седле, спеша доставить едва живого младенца отцу.

— Ну что, девочка, — Гранин погладил ее по волосам, — вот и свиделись.

И вернулся к ее ране, больше не тратя времени на бесполезные сантименты.

— И как же это вы знакомы? — заволновался Сема. — Я Лядову к тебе прежде ни в каком состоянии не приносил.

— А я ее на свет принял, — Гранин промывал рану, которая оказалась все же слишком глубокой, нужны будут внутренние швы, — вот этими самыми руками из материнского чрева вытащил.

— Ну ты, Алексеич, и чудо чудное, — обомлел Сема, — и молчал столько лет? Я тебе все столичные байки, как дурак, пересказываю, а ты в ответ мне дулю? И тут на тебе: дочка атамана Лядова! Ты же вроде не повитуха. Так откуда?

— Оттуда. Мне ее мать принесли едва живую, двери, черти, вышибли, — Гранин все еще не любил вспоминать ту темную ночь, из-за которой вся его благополучная жизнь и закончилась. Вместо практики известного городского лекаря осталась лишь эта лечебница-темница, куда Семен приводил или приносил богатых аристократов, отмеченных милостью великого канцлера Карла Краузе.

Больные рассказывали Гранину, что тайная лечебница канцлера окутана молвой и мифами. Попасть сюда считалось редкостной удачею, а Сема то и дело хвастался перстнями и кошельками, которые подкладывали в его карманы желающие проскочить без протекции канцлера.

Гранина мало тревожило, приторговывал ли Сема его услугами на стороне, он лечил всех без разбору, радуясь веселым кадетам и умиляясь словоохотливым старушкам.

К своим шестидесяти годам он уже утратил надежду на свободу и умел получать утешение от малого: спасения жизней и приятных бесед.

В заточении он смог обрести смирение, и если сердце нет-нет да и тревожила тоска, то Гранин глушил ее успокоительными травками, все увеличивая и увеличивая их концентрацию.

И вот теперь девица Лядова, ради жизни которой Гранин пожертвовал всем, что имел, выросла наемным дуэлянтом.

Это делало его жертву, и без того сомнительную, вовсе бестолковой.

— Как это возможно? — спросил он у Семена, который все еще таращился на девицу огромными, как блюдца, глазами. — Я про дуэли.

Сема отличался дивной любознательностью и исправно собирал все сплетни, развлекая Гранина курьезами и скандалами.

— Очень запросто, — охотно ответил Сема, — вызывают, к примеру, какого-нибудь прощелыгу — перчатка в морду и предрассветное свидание. А прощелыга, скажем, трус или вовсе не знает, с какого конца за шпагу хвататься. И тогда он нанимает вместо себя Лядову.

— Но это же совершенно противоречит философии дуэли, — подивился Гранин, делая надрез.

— Противоречит, — согласился Сема, — поэтому Лядова как бельмо у всех на глазу.

— И канцлер это терпит?

— А при чем тут канцлер, спрашиваю я тебя! Он вроде как к девице никакого отношения не имеет, а откуда у нее семейная печать — так это я и сам ошалемши. Сашенька атаманская дочка, а батенька такой драчливой наследницей только гордится. У нее же первое ранение, а летом она с самим Бреславским схлестнулась. Ты его потом и зашивал, к слову сказать.

Бреславского забыть было сложно — напыщенный, невыносимый солдафон, хам и сволочь. Тогда Гранин едва удерживал себя, чтобы не дать сварливому пациенту по уху. Но тот и словом не обмолвился, что руку ему продырявила девица.

— Готово, — Гранин завершил последний стежок и выпрямился. — Сейчас наложу повязки, и она у меня здесь недельку прокукует. Раньше не отпущу из-за удара по голове. Кто же ее зацепил, если даже мерзавец Бреславский не справился?

Сема зевнул и потопал в смежную комнатку ставить чай.

— Иностранец какой-то, — закричал он оттуда, — пуркуа-па па-де-де. Виртуоз, понимаешь. Я еще спросонья никак не мог понять, какая девица, откуда на дуэли девица, нюхательные соли, что ли, нужны. А они талдычат: печать! Немедленно отправляй к Гранину! И кто только придумал, что дуэли обязательно на рассвете нужно устраивать, никакого мне от этого покою.