Сьюзен Виггз - Ворон и роза
Дэниел увидел, как вспыхнули от возмущения щеки девушки. Лицо было напряжено. Если бы ее отец обладал хоть десятой долей ее воли, то он бы одержал победу над парижской толпой.
В трапезной поднялся шум. Говорили все сразу.
— …Мьюрон — человек чести…
— …Он просто вернул то, что по праву принадлежит Швейцарии…
— …Он патриот, а не вор… Дэниел поднял руку:
— Его обвиняют и в воровстве, и в измене. Но все дело заключается в том, что он невиновен.
Отец Клайвз наклонился через стол и пожал руку Дэниела.
— Вы пришли, чтобы снять с него обвинения?
— Если смогу, — сказал Дэниел, чувствуя себя неловко от крепкого рукопожатия.
Эта идея пришла ему в голову только прошлой ночью. Он почти не надеялся на успех, потому что доказательства против Мьюрона были очень веские. «Черт бы тебя побрал, Жан», — в сотый раз подумал Дэниел.
— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь, — клятвенно заверил отец Дроз.
— Благодарю вас, — сказал Дэниел.
— А теперь, — все еще скептическим тоном произнес отец Джулиан, — продолжите свой рассказ, месье. Нам бы, хотелось узнать о человеке, который рискует своей жизнью ради Мьюрона…
— Я родился в Лозанне и вскоре осиротел.
— О Дэниел, — сказала Лорелея, испытывая сочувствие. Непонятно по каким причинам, но ей казалось, что у него должна быть большая, шумная семья, в которой все горячо любили друг друга. — Что стало с твоими родителями?
— Моя мать была цыганкой, воровкой лошадей, и, хочу сказать, не очень удачливой. К тому времени как мне исполнилось три года, ее поймали и повесили.
Не веря своим глазам, девушка смотрела, как он спокойно прихлебывал свой кофе. Дэниел говорил об этом без всякого сожаления.
Он почувствовал на себе взгляд ее широко открытых карих глаз, но даже не повернулся в ее сторону, обратив все свое внимание на сидящих за столом мужчин. Опытный наемник, он осмотрел настороженным, цепким взглядом свою аудиторию, пытаясь уловить быстрый вздох, нервное подергивание глаз, судорожно сжатые от напряжения руки, чтобы обнаружить человека, стремящегося уничтожить его. Но он ничего не заметил.
Сильвейн отбросил со лба волосы и почти незаметно кивнул другому послушнику, словно говоря: «А я подозревал, что он из плохой семьи».
— А твой отец? — спросила Лорелея.
— Я ничего о нем не знаю, — произнес Дэниел. На самом деле он знал. Беда в том, что и Жозефина Бонапарт тоже знала. — Я вырос в приюте Санкт-Галлен. Мои воспитатели дали мне только образование, и больше ничего.
— Ты сирота, как и я, — прошептала Лорелея. — О, Виль… Дэниел.
Он натянуто рассмеялся:
— Не трать на меня свою жалость, Лорелея. Я был невыносим и заслуживал порку.
— Ни один ребенок не должен страдать, — страстно настаивала Лорелея. — Это несправедливо. Меня окружали люди, которые любили меня, но суровые учителя издевались над невинным мальчиком.
Он потерял свою невинность в таком юном возрасте, что теперь даже не помнил, была ли она когда-нибудь у него, но Дэниел оставил замечание без комментариев.
— У вас есть какие-нибудь родственники? — спросил отец Джулиан. — Братья или сестры?
— Нет, — ответил Дэниел. — У меня никого нет. — И это была почти правда. — Когда мне исполнилось пятнадцать лет, — продолжал он, — меня направили к ремесленнику — мастеру по изготовлению луков и стрел.
— К ремесленнику? — переспросил отец Джулиан. — Невероятно, учитывая ваше образование.
— Меня готовили к семинарии, — сказал Дэниел. — Но вся беда заключалась в том, что у меня не было к этому призвания, и мои учителя, в конце концов, потеряли всякую надежду. На нового же наставника моя образованность не производила особого впечатления, но он научил меня делать луки и стрелы и пользоваться ими.
— Вы меткий стрелок? — поинтересовался Сильвейн. Как любой истинный швейцарец, парень тоже обучался этому благородному занятию — стрельбе из лука.
— Я не ставил перед собой такой цели, — Дэниел улыбнулся. — Но кое-что умею.
— Вы тоже хотели заниматься изготовлением луков и стрел?
— Нет. Мой учитель был мастером своего дела, но меня оно интересовало постольку поскольку.
Лорелея вздрогнула, У нее было предчувствие, что Дэниел скрывает худшую часть своей жизни.
Она представила его молодым, еще несформировавшимся юношей. Боже, сколько же он выстрадал?
Неужели эти воспоминания до сих пор не дают ему покоя?
— Я ушел добровольно. По правде сказать, сбежал, — уточнил он. — Солгал о своем возрасте и вступил в швейцарскую охрану короля Франции Людовика XVI. Я дослужился до капитана.
— Вы были в Тюильри в 1792 году? — спросил отец Гастон.
— Да, — ответил Дэниел. Память захлестнули нежеланные воспоминания, скользкие от крови и отвратительно пахнущие смертью. — Я был там.
События прошлых лет легли тяжелым грузом на его плечи, от пережитого ужаса и вины за загубленные напрасно жизни ему вдруг стало трудно говорить.
В трапезной повисла тишина. Несколько человек, в том числе и Лорелея, перекрестились.
— Я помню тот день, когда мы узнали об этом, — сказала девушка. — Мне было тогда двенадцать лет, и новости из-за гор меня почти не интересовали, — она отодвинула в сторону тарелку — еда стала безвкусной. — Но я помню, как Эверард привез пакет, а отец Джулиан собрал нас всех в часовне, чтобы сообщить новости, — она вздрогнула, вспоминая резкий голос настоятеля и закипающую в ней беспомощную ярость. — Мы бодрствовали несколько дней. Все эти швейцарцы, убитые…
— Около восьмисот швейцарцев, — сказал Дэниел, — погибло в старинном дворце от рук толпы, собравшейся по звону набата. Ей-богу, в моих ушах до сих пор звучат колокола.
— Но вам удалось спастись, — заметил Сильвейн скептическим тоном и с едва заметной враждебностью. — Как это произошло?
— Я не дезертировал, — сверля глазами Сильвейна, начал Дэниел.
Он прикоснулся к шраму, ведущему к белой пряди волос. В голове, подобно вспышкам молнии, пронеслись воспоминания: оскорбленные шевалье, которые поклялись защищать корону своими саблями; нерешительный король и его обезумевшая жена, которая металась по дворцу, пытаясь спрятать драгоценности и детей; швейцарская охрана, которую заставили стоять без дела, как стену, в ожидании приказов, которые поступили слишком поздно. И под конец дьявольские крики толпы: «Да здравствует нация! Долой швейцарцев!»
Ледяным голосом Дэниел с уверенностью заявил:
— Верьте мне, друзья мои, я бы лучше умер.
— Дэниел, — произнесла Лорелея, — ты не должен так говорить.
