Перстенёк с бирюзой (СИ) - Шубникова Лариса

От автора:

Страда - напряженная летняя работа на полях (в период косьбы, жатвы, уборки хлеба), а также время, пора такой работы.

Глава 16

– Настька, да что ты спотыкаешься? – шипела тётка Ульяна. – Не с той ноги встала?

Боярышня и рада бы ответить, но слов не отыскалось. Рассказать, что ночью глаз не сомкнула? Вертелась на лавке и горе свое нянькала? Промеж того проулок, по которому шли, уж больно узок был да тесен. Заборцы близко друг к дружке, кусты, что по теплу взбухли почками, насажены густо: неба не видать, воздуху не глотнуть. Задыхалась Настасья, но тётке о том не сказала, не захотела тревожить. Молвила иное:

– Подол у нового летника долговат, – прошептала. – Не привыкла еще.

– Так привыкай, инако упадешь и расшибешься, – Ульяна оглядела узенькую улочку и указала перстом на подворье. – Зина, сюда нам, нет ли?

– Туточки, боярыня, – румяная деваха улыбалась. – Гуляевых.

– Добро. Ты ступай, обожди нас у воротец. Мы кружев торговать, – Ульяна взяла за руку боярышню и ступила во двор.

Настя огляделась, увидала кусты боярышника вокруг дома. Вслед за тем улыбнулась горько: не помог Глаше оберег*, не схоронил от обидчика.

Утресь тётка шепнула, что идти надо в чужой дом да по важному делу, намекнула, что девице помочь, какую обидели. Настя расспрашивать не стала, кивнула и собралась. Думки в голове не о страдалице Глаше, а о себе самой, несчастной. Промеж того и о боярине Норове, и об Алексее…

И ведь думки-то непростые, сплошь неотрадные. Норова боярышня опасалась, а за Алексея тревожилась! Нынче увидала его на подворье боярском, приметила и губу разбитую, и синеву на щеке. Парень улыбался ей, а она – трепыхалась.

– Здрава будь, хозяюшка, – Ульяна улыбалась тётке бледной, что вышла приветить на крыльцо. – Говорят, дочь твоя кружева справные плетёт. Так ли?

Ульяна говорила громко, видно углядела, что соседи навострили уши, повисли на заборе, смотрели на важных гостей.

– Так, боярыня, так, – удивленная баба кланялась. – Зайдите в дом, не побрезгуйте.

В дому чисто, степенно, да и не убого. И полы скоблены, и половицы свежие. Лавки широкие, оконца большие. В светелке малой, куда поманила гостей хозяйка у окна сидела девица...

Настя едва не заплакала, глядя на страдалицу. Лик у девки белый, чуть ли не синий, взгляд потухший. Сама худенькая, пальцы прозрачные, а вот коса долгая и толстая да кончик кудрявый.

– Здрава будь, рукодельница, – и наново Ульяна улыбалась. – Ты гляди, Настасья Петровна, красота-то какая, – потянулась к столу, за каким девка работала.

Девица встала и поклонилась, коса долгая ее свесилась до пола, будто змейка мертвая. Настя лицо удержала, зная, что слезами своими только горше сделает.

– Я б тесьмы взяла, – Ульяна потянула моток. – Экая затейливая. Кто наставлял тебя?

– Большуха Лукина пестовала, – голос у девицы тихий, будто сухой. – Вторым годом померла, животом мучилась.

– Такую мастерицу, пожалуй, и в княжьем городище приветят. Есть у меня знакомица одна из тамошней слободки. Хорошая женщина, добрая. С братом живет. Вдовец он бездетный. Домок справный, подворье крепкое. Так вот знакомица девок учит кружева плесть. Ты, Глаша, поехала бы, науку переняла. А я уж расстараюсь, серебрушек дам на житье. Боярин Норов просил за тебя, разумеешь? – Ульяна бровь изогнула.

Хозяйка тихонько охнула и за горло схватилась тонкой рукой, вслед за ней дочка затряслась.

– Ну, будет вам, – боярыня не дала крику взрасти. – Утресь весточку ей послала, дён через десяток ответ получу. Ты, красавица, в дорогу собирайся, готовься. Поучишься годок, другой, возвращайся, если будет охота. А нет, так там и осядешь, чай, такой девке женишка сыскать, только свистнуть. Приданым Норов не обидит.

Пока мать с дочерью охали, плакали, Настасья стояла ни жива, ни мертва. Подумалось, что боярин Вадим девицу обидел, а теперь откупается, серебром платит. А уж когда размыслила, поняла – отсылают Глашу из-за нее. Норов наигрался девушкой и бросил, а она, Настасья, своего часа ждать станет.

Едва не задохнулась боярышня: светелка тесная, стены давят. Протянула руку к горлу и рванула ворот нарядного богатого летника. Сердчишко застучало громко, кровь в голову кинулась!

– Тётенька, на улице тебя обожду, – кивнула наскоро хозяевам и кинулась по сеням во двор.

Себя не помня соскочила с приступок и бегом до ворот. А в проулке-то не легче: тесно, темно. С того и закружилась головушка, перед глазами круги мутные запрыгали, а ноги сами собой понесли на простор уличный.

– Батюшки, Настасья Петровна, куда ж ты? – Крепкая рука удержала за плечо. – Ты откуль такая бледная? Напугал кто?

Настя оглянулась и увидала Ольгу:

– Здрава будь, Ольга Харальдовна, – Настасья вздохнула легче на широкой улице. – К Гуляевым ходили за кружевом.

– И что? Такое страшное, что ты сломя голову несешься? – Ольга глядела неотрывно.

– Нет, что ты, – Настя поднесла руку ко лбу. – Тесно там, того и страшусь. С детства.

– Все бояре чуть с придурью. Помню, была в княжьем городище, так там боярыня одна сомлела, когда увидала кровищу у парня. Тот по сопатке схлопотал в шутейной драке, – Ольга усмехнулась. – Чего ж ты в тесноту потащилась?

– Тётенька повела.

– Все за тёткой ходишь? Уряд блюдешь? Говорила тебе, сыщи в себе бо ярое, инако всю жизнь станешь плясать под чужую дудку. Себя учись беречь, о себе думать. Охота тебе в тесной крепости жизнь свою прожить, ежели задыхаешься? Сколь мест на свете просторных, а ты тут застряла. Хотя куда уж тебе, нежной от тётки? Сначала она будет за тебя жить, потом муж, – Ольга подбоченилась, мол, боярское племя не чета ей, вольной.

– Учили так, иной жизни не ведаю, – Настя силилась улыбнуться.

– Эх ты, сердешная, – Ольга брови изогнула жалостливо. – Где ж улыбка твоя светлая? Потеряла? Изжила?

Настя с ответом не нашлась, чуя, что правда за Ольгой, что жизнь ее сиротская еще горше сделалась. Кивнула боярышня, прощаясь и пошла навстречу Зинке, что выскочила из проулка и бросилась к ней.

– Настасья Петровна, тётенька ищет, – девка потянула за собой в тесноту.

Настя себя перемогла и шла покорно, а вот в душе росло горячее и недоброе. И не понять с чего? С Ольгиных ли слов иль со своей думки, что легла и на сердце, и на ум.

До боярских хором шли молча, оглядывая голубенькое небо, да травку тоненькую, что взошла под заборами по теплу, обещая вырасти вскоре. Вот так и думка Настина проклюнулась и взросла, терзала боярышню, но и понукала сделать то, о чем думалось.

На подворье Настя, сжав кулаки, оглядывалась по сторонам искала Алексея. Тот и не промедлил, показался у ворот и принялся взглядом жечь. Настя и глаз-то не отвела, а проходя мимо пригожего, шепнула:

– Как стемнеет, приходи под окошко. Ложня у меня теперь другая, сыщешь?

– Сыщу, любая, – блеснул белозубой улыбкой и подался от боярышни.

После Настасья метнулась в хоромы, заперлась в ложнице своей просторной и упала на лавку. Сама пугалась своей смелости, а пуще того, что не размыслила как должно, а сгоряча все и порешила.

– Ничего, это ничего, – шептала, сама себя утешала. – Отец Илларион писал, что в гости ждет, так чего же не поехать? Алёша отвезет, ведь обещался… – но тревога не уходила, царапала больно.

Боялась Настя и тётки своей, и боярина Вадима. А как иначе? Ульяна не пустит, Норов – и подавно. Сказать загодя, что едет в княжье городище? Так запрут, привяжут, а вот ежели уехать, а с дороги весть прислать, то тут совсем иное дело. Ведь не куда-нибудь бросилась, а к святому отцу, какого знала сызмальства. Да и Богу то угодно – при церкви жить, просветления искать.

– А ну как догонят? Вернут? – Настя слез не лила, чуяла за собой правду.

Нынче за себя саму ратилась так, как умела и ровно столь, сколь могла. Девке многое не по силам, но уж на моленье поехать, тут никто слова не скажет и не осудит.