Анастасия Дробина - Барыня уходит в табор
– А, Яков Васильич, добрый вечер! Что ж так долго? Мы все вас ждем!
– Здравствуйте, Иван Аполлонович! – чинно поздоровался хоревод. – Так спешили, что с ног сбились. Какая честь – для вас петь, сами знаете…
– Сергей Александрович… – вдруг послышался тихий голос Насти.
Илья вздрогнул и обернулся. Настя смотрела на бархатный зеленый диван в дальнем углу, и весь хор повернулся туда же. С дивана поднялся и, чуть прихрамывая, пошел к цыганам невысокий человек в темном шевиотовом костюме. Он один из всех гостей был в штатском, но его выправка и широкий разворот плеч выдавали человека военного. На вид ему было около тридцати. Подойдя к цыганам, он улыбнулся. Со смуглого лица блеснули яркие синие глаза.
– Сергей Александрыч! Здравствуйте! Вот радость-то, а мы вас к Рождеству ждали! – взахлеб загомонили цыгане, и Илья догадался: они действительно рады.
– Это кто? – тихо спросил он у Митро.
– Сбежнев, – так же тихо отозвался тот. – Сергей Александрович. Князь, в турецкую кампанию воевал, герой Плевны, ранен был и по ранению в отставку выведен, награды имеет… Хороший человек.
Вздрогнув, Илья впился глазами в лицо князя. Тот тем временем здоровался с окружившими его цыганами. Он всех знал по именам, осведомился у Марьи Васильевны о здоровье ее племянницы Кати, свалившейся два дня назад с лихорадкой, поздравил заулыбавшегося Ваньку Конакова с рождением сына, озабоченно спросил у Матреши, верно ли то, что та выходит замуж, и, получив подтверждение, попросил разрешения приехать на венчание. Матрешка закраснелась:
– Много чести мне, Сергей Александрович. Лучше почаще в гости жалуйте. Рады вам всегда.
– Ну что твой Пегас? – с улыбкой спросил Сбежнев у Митро. – Взял заезд?
– Да вашими бы устами, Сергей Александрыч… – отмахнулся Митро, страстный игрок на ипподроме. – Плахинская Одалиска на два корпуса обошла. Конечно, какая-то сволочь Пегаса перед самым забегом напоила, так куда ж ему…
– А уговор наш помнишь?
– Как не помнить… Ладно, воля ваша, продаю за первую цену. Только не надейтесь, ему Одалиску в жизни не обойти. Плахин петушиное слово знает, он ее к татарам за Крестьянскую заставу водил. Они нашептали ему что-то, так теперь ни одного заезда у нее не выиграешь. Зефир бубликовский – и тот обремизился…
– Настенька… – вдруг произнес Сбежнев, и Митро на полуслове замолк.
Настя, до этого не проронившая ни слова, шагнула вперед. Сбежнев улыбнулся, взял ее за руку, поцеловал тоненькие пальчики.
– Настенька, радость… Наконец-то я тебя вижу.
– Отчего ж не предупредили, Сергей Александрович? – как бы сердясь, укорила Настя, но Илья с острой болью под сердцем почувствовал: рада до смерти, проклятая… – Я вас к Рождеству жду, а вы… Ну что бы вам написать было?
– Видишь ли, я и сам не думал… – виновато ответил князь. – По правде сказать, дела мои еще не окончены, но… но… Я ужасно скучал по тебе. И по всем вам! – он с улыбкой повернулся к цыганам. Те понимающе засмеялись.
– Когда вернулись? – строго спросила Настя.
– Вчера. Хотел в первый же день к вам в гости, но Ваня Воронин сказал, что вы все сегодня – у него. Ты ведь не обижена на меня, правда?
– Господь с вами, Сергей Александрович, – Настя улыбнулась, опустив ресницы. – Я рада, сами знаете. Мы все вас ждали. Вы у нас гость самый дорогой.
Тем временем хозяин дома обратился к главе хора:
– Ну что же, Яков Васильич, чем сегодня порадуешь? Романс, который я вам в прошлый раз напел, выучили?
– И его выучили, и других много, – сдержанно улыбнулся Яков Васильевич. – Позволите начать?
– Прошу, – кивнул Воронин, взял за руку Зину Хрустальную и, нашептывая что-то ей на ухо, отошел вместе с ней к бархатному дивану.
У стены были выставлены полукругом стулья. Цыганки расселись, за их спинами встали мужчины с гитарами. Десять пар черных глаз выжидающе уставились на хоревода.
– С чего начинать прикажете? – повернувшись, спросил тот у молодого графа.
– Ах, да все равно, – неохотно оторвавшись от беседы с Зиной, отмахнулся тот. – Ну, хоть с «Тройки».
Короткий гитарный аккорд. Чей-то взволнованный вздох. Тишина. И – серебряный голос Насти, взлетевший под потолок:
Запрягу я тройку борзых,
Темно-карих лошадей,
И помчуся в ночь морозну
К милой любушке своей!
Цыгане подхватили. Илья пел вместе со всеми, украдкой осматривая комнату. К своему неудовольствию, он заметил, что гости, кроме Сбежнева, слушают плохо. Хозяин дома был полностью поглощен разговором с Зиной. Сидя друг напротив друга, они негромко, почти по-семейному обсуждали что-то. Воронин держал в руке унизанные перстнями пальцы цыганки, Зина опустила ладонь ему на локоть. На ее всегда надменном лице сейчас появилось необычно мягкое выражение. Остальные курили, бродили по комнате, пили вино, довольно громко переговаривались друг с другом. До Ильи доносились незнакомые имена: Милютин [15], Горчаков [16], Скобелев [17]. Один из офицеров в форме гвардии поручика возбужденно рассказывал:
– И вот вообразите, господа, третий час штурма, Гривицкий редут уже взят, Плевна практически наша, а подкрепления нет! Михаил Дмитриевич рвет и мечет: «Дайте, черт возьми, один полк, – и Плевна моя!»
– Разумеется, не дали?
– Разумеется… Кому, спрашивается, в главном штабе была нужна победа русского боевого генерала, когда там полно всяческих генералов-царедворцев? И что в итоге? Позорный Сан-Стефанский мир. А ведь мы были в двух шагах от Константинополя! Когда в России кончится засилье идиотов, господа?
Илья не мог отвести от офицеров глаз, чувствуя острую обиду. Не за себя, не за цыган, даже не за Варьку… но вот как они могут Настьку не слушать?!
После «Тройки» завели новый романс «Ты любила его всей душою», следом Аленка и Стешка спели дуэтом «Живо-живо», потом затянули «Среди долины ровныя». Наконец низкий голос Варьки довел до конца «…тошно мне, молоденькой», и Яков Васильевич сказал:
– Позволите, Иван Аполлонович, Настька моя одна споет?
Воронин нехотя отстранился от Зины Хрустальной.
– Настя, спеть хочешь? Ну – попросим, господа!
Настя поднялась со своего места, и Илья наконец увидел ее лицо. Оно было темным от гнева.
– Ого… – тихо сказал кто-то из цыган.
– Настька… – предупреждающе шепнул Яков Васильевич. Настя метнула на отца быстрый взгляд из-под ресниц, закусила губу… и вдруг резко, с вызовом повернулась к Воронину:
– Что же петь вам, Иван Аполлонович? Вы нас и слушать не желаете.
Не так громко это было и сказано, но разговоры в комнате разом стихли. Князь Воронин привстал с дивана. Зина изумленно взглянула на него, на Настю, на цыган. Нахмурившись, поднялась с дивана и, быстро перейдя комнату, заняла свое место рядом с Марьей Васильевной.
