Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Но ведь мне еще так много надо узнать. Выдержат ли они? Не утратят ли смертоносной силы?
Что-то внутри меня яростно требовало отложить решающий момент, подождать и выяснить, что к чему. Куда спешить, почему я должна непременно умереть сегодня? Может быть, завтра днем или вечером… Сладчайшая Исида, только не сейчас!
Однако я быстро подавила постыдное восстание слабости против решимости и воли. Больше такого не повторится. Я склонилась к корзине и прислушалась, убеждая себя, что избавление у меня под рукой. Мне нужно лишь поднять крепкую крышку, сплетенную из соломы.
Решетчатые двери позволяли мне видеть и слышать, что город буквально наводнен войсками. Вступил ли Октавиан в Александрию? Его ли это солдаты?
Мы вскарабкались по лестнице на второй этаж, где имелся небольшой внутренний балкон. Оттуда открывался обзор получше: эта часть здания не была достроена, и балконные окна не успели забрать решетками.
С горечью взирала я на суматоху и панику, царившие в любимом городе. Сейчас он был беспомощен перед захватчиком. Ворота распахнули, горожане разбегались кто куда или прятались. А я, посвятившая жизнь своему городу, оказалась не в силах предотвратить эту трагедию. Все мои планы, союзы, жертвы, уловки смогли разве что оттянуть наступление этого часа.
Но почему я тяну? Зачем мне и дальше созерцать тягостное и постыдное зрелище? Почему не покончить со всем прямо сейчас?
В порыве решимости — смерть вдруг стала желанной — я отвернулась от окна и направилась к Хармионе и Ирас. Но тут Хармиона с окаменевшим лицом указала на что-то снаружи.
— Да, — ответила я, — это горестное зрелище. Но нам не стоит больше изводить себя.
Я потянула ее за руку.
— Госпожа, там… ты только посмотри, госпожа!
Хармиона указывала вдаль, на какую-то небольшую процессию.
По дороге, ведущей из дворца к мавзолею, двое солдат несли носилки с распростертым на них телом. За носилками следовала тесная группа сопровождающих.
Расстояние было велико, но я смогла разглядеть человека. Это был мужчина, окровавленный, но живой. В его членах я не заметила того особенного расслабления, свойственного мертвым телам.
— Друг мой! — простонал Мардиан. — Антоний!
Да, это был он. Несли ли его с поля боя? Желал ли он возлечь сегодня рядом со мной?
Так или иначе, я испытала огромное облегчение и вознесла благодарение Исиде за то, что не поторопилась. Если бы я собралась уйти несколько минут назад, мне бы уже не увидеть его живым.
Антоний пытался подняться на носилках, но сил не хватало: спереди его туника пропиталась кровью, стекавшей на носилки и пятнавшей землю. Доспехов на нем не было.
Один из сопровождающих направился к дверям, но я закричала, что не могу открыть их, иначе Октавиан получит возможность ворваться сюда и завладеть сокровищами. И спросила, не удастся использовать это окно?
Нам удалось зацепить веревки за недоделанный каменный карниз и сбросить вниз, чтобы привязать к ней носилки. Расстояние до земли было велико, и я не знала, хватит ли наших сил, чтобы втащить Антония наверх. Крупный и тяжелый, в нынешнем положении он никак не мог нам помочь.
Он был очень слаб, весь изранен и очень бледен. Когда он пытался заговорить, каждое слово давалось ему с превеликим трудом.
— Смелее! Смелее! — крикнула я сверху, чтобы приободрить его, и мы вчетвером налегли на веревки.
Сил у нас, конечно же, было маловато, но раз за разом, налегая всем весом, мы подтягивали носилки выше. Правда, при каждом рывке они ударялись о стену, и лицо Антония искажала гримаса боли.
— Ох, быстрее! — восклицал он таким слабым голосом, что я едва разбирала его слова.
Солнце светило прямо на его окровавленное лицо с потрескавшимися губами, а вокруг вилась туча мух, привлеченных запахом крови. Он слишком ослабел, чтобы отогнать их. Рука Антония, всегда такая сильная, теперь не могла отмахнуться от надоедливых насекомых.
Из последних сил мы подтянули его к подоконнику, перетащили в окно и опустили на пол.
— О мой дорогой, не умирай без меня! — услышала я собственный голос.
Я бросилась на его тело и стала мазать кровью свое лицо и шею. Затем, не осознавая, что делаю, разорвала лиф платья и припала к груди Антония. Моя грудь тоже сделалась красной и липкой от крови.
— Мой господин, мой муж, мой император! — шептала я ему в ухо. — Подожди меня!
Я знала, что ничто его не спасет: такая рана смертельна, и жизнь стремительно вытекала вместе с кровью.
— Как это могло случиться? — спросила я, прикрыв страшную рану ладонью. — Какой силы должен быть удар, чтобы поразить тебя сквозь панцирь!
— Я… я сам, — простонал он. — Не враг — сам Антоний. Победить Антония может только Антоний.
— Мой отважный император, — сказала я так, что он один меня услышал, и наклонилась поцеловать его. Его губы уже холодели.
— Эрос, — прошептал он из последних сил. — Эрос…
— Что Эрос? — Я только сейчас поняла, что его слуги нет.
— Он подвел меня. — Антоний попытался издать смешок, но это оказалось слишком болезненным. — Он не выполнил приказ. Представляешь… я приказал ему убить меня, а когда отвернулся, он убил себя.
Какой ужас! И предоставил Антония самому себе.
— О мой дорогой, — шептала я, баюкая его голову.
Наш уход получился не достойным и благородным, как задумывалось, но кровавым, болезненным и безвкусным.
— Вина! — слабо попросил Антоний.
Подали чашу, и с нашей помощью ему удалось приподняться, чтобы выпить.
— Октавиан идет, — произнес он, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. — Из его приближенных нельзя доверять никому, кроме командира по имени Прокулей. Имей дело с ним.
— Дело? Какие у меня могут быть с ним дела? Я не намерена задерживаться в этом мире!
Выходит, он полагал, что я смогу это пережить? Какой трогательный оптимизм. Антоний сохранил его до самого конца.
Он схватил меня за руку, в то время как другой свободной рукой я, вне себя от горя, била и царапала собственные лицо и грудь. Антоний попытался помешать мне, но у него не было на это сил.
— Пожалуйста, — прошептал он, — не жалей меня из-за этого несчастливого поворота фортуны. Вспомни лучше, сколько лет я был ее любимцем, самым могущественным и блистательным человеком в мире. И даже мое нынешнее падение не стало постыдным.
— Да, — выговорила я сквозь слезы, которые туманили мой взор и мешали видеть его, еще живого и шевелившего губами. — Да, ты умираешь с честью. Боги послали тебе свой последний дар.
