На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

В тот вечер Лена дольше и ожесточеннее работала, прогоняя раз за разом первую вариацию Эсмеральды, чтобы за усталостью и болью в натруженных мышцах забыть о своей неудаче. И не поддаться соблазну забрать из тайника последние марки и купить билет в партер, чтобы снова ощутить неповторимую атмосферу сцены. Пусть только зрителем. Хотя бы так!

В день премьеры Лена не думала ни о чем другом, кроме сцены и танца. Весь день она думала об этой постановке, гадая, что именно придумала Гзовская. И совсем не ожидала, что Ильзе, которую Лена не видела последнюю неделю, поднимется в кабинет машинисток, улучив минуту, и положит деланно небрежно на край ее стола билеты.

— Ты даже не представляешь, чего мне это стоило! — произнесла немка. — После того, как по слухам Гзовская попала под наблюдение гестапо в прошлом году, ее постановки, наоборот, вызывают небывалый ажиотаж у публики. Странный интерес! Эти контрамарки мне достались таким трудом, что я даже сто раз пожалела, что тогда обидела тебя невольно. Ты простишь меня, Лене? Иногда я веду себя совершенно ужасно… Хотя я до сих пор не понимаю, отчего ты так разъярилась.

Лена могла бы ей рассказать о своем прошлом, связанном со сценой. Придумать, что танцевала в балете, разумеется, в рамках своей придуманной биографии. Но она помнила о том, что такая, казалось бы, маленькая деталь когда-то помогла Ротбауэру найти ее, и промолчала. Только сказала, что очень любит балет, и Ильзе удовлетворилась этим ответом.

У Лены даже руки тряслись от волнения, когда они приехали на Театральную площадь вечером. Ей до последнего не верилось, что она переступит порог здания, которое так старательно прежде избегала. Закружилась голова от восторга, когда переступила порог Дрезденской оперы и, пробираясь в многочисленной толпе, направилась к лестницам на балконы. Это было одновременно и знакомо ей, большую часть своей жизни посвятившей сцене, и незнакомо. Блеск бриллиантов вокруг, бархат и шелк вечерних нарядов, в сравнении с которыми шелковое платье Лены, одолженное Ильзе, к которой они заехали на квартиру перед выходом в театр, выглядело слишком просто, гомон речи и звон бокалов, в которых, несмотря на ограничения последнего года, щедро плескалось игристое вино. И множество нацистских мундиров, окружение которых тут же приглушило восторг и от которых больно сжималось в висках. Почему-то стало казаться, что вот-вот она увидит лицо Ротбауэра над воротом мундира с ненавистными знаками на вороте. Но нет, это были совсем другие эсэсовцы, которые на часы забывшие об остальном мире и своей роли в нем, решили погрузиться в мир балета.

Ильзе, впрочем, не разделяла ее эмоций, как видела Лена. Ее больше привлекала возможность выпить бокал, а то и два дефицитного шампанского в буфете, увидеть дрезденскую публику высшего эшелона и, возможно, познакомиться с кем-то из офицеров высоких чинов, которые могли быть в театре во время своего отпуска. А Лену буквально потряхивало от волнения и страха. Потому и потянула Ильзе побыстрее занять места в бельэтаже.

Впрочем, страх Лены длился недолго. Едва грянули первые звуки музыки, и с тихим шелестом поднялся тяжелый занавес, едва на арьерсцене показались декорации, а после на сцену в легком и плавном шаге танца вышли артисты балета, Лена позабыла обо всем. Даже о сидевшей рядом Ильзе, которая, откровенно скучая, разглядывала в партере и ложах дорогие туалеты женщин и привлекательных мужчин. Сначала Ильзе пыталась привлечь внимание Лены к тому, что ей показалось интересным, но Лена не реагировала на ее реплики, погруженная в действо на сцене с головой, и она вскоре оставила эти попытки.

А Лена действительно буквально провалилась в происходящее на сцене. Она жадно ловила каждое движение, особенно солистки, пытаясь запомнить, чтобы повторить позднее вечером в подвале. И удивлялась особенностям постановки, ведь она отличалась от той, которой привыкла Лена. Мастерство Гзовской как постановщика не могло не восхищать, и потому, когда после финала спектакля зрители встали на ноги, горячо аплодируя артистам балета и вышедшим на сцену балетмейстеру и композитору фон Эйнему Лена тоже вскочила на ноги и бурно захлопала, выражая свой восторг. Она вглядывалась в худощавую и грациозную русскую на сцене и вдруг вспомнила, как когда-то говорил о той Рихард, на какие-то мгновения воскресив в ней надежду на возможное будущее на сцене.

…Сейчас она не готова говорить о том, чтобы расширить труппу. Но вот после войны — вероятно. Она передала эти пуанты для тебя и сказала, чтобы ты не теряла навык…

И сердце Лены вдруг забилось сильнее прежнего. А что, если сейчас подойти к Гзовской и попросить ее о возможности просмотра? Ведь она пыталась поддерживать форму на протяжении последнего года, а последние месяцы работала как проклятая в ограниченном пространстве подвала. Быть может, ее смогут поставить в кордебалет. Лишь бы снова вернуться на сцену! Теперь, когда она носит немецкое имя, для нее это возможно, разве нет?.. Мысль, потянувшая ее магнитом, выйти и разыскать балетмейстера за кулисами театра.

А следом в памяти, когда она уже торопилась вместе с остальными к выходу, чтобы пройти за кулисы, вдруг всплыли другие слова Рихарда.

…Мне бы хотелось увидеть это. Как ты танцуешь… Останься. Я бы очень хотел провести эти часы с тобой. Когда дом затихает, и остаемся только мы с тобой…

Воспоминания о Рихарде вдруг вытеснили все остальное, пригасили эмоции и заставили мыслить ясно.

Удивительно ли потому, что Лена так обманулась, едва Ильзе вдруг толкнула ее локтем, когда они спускались по лестнице в толпе, покидая балконы бельэтажа.

— Смотри, какие красавцы! — толкнула она Лену локтем, когда в море мундиров и ярких расцветок платьев на лестнице влились зрители из нижних ярусов, где располагались ложи. Вдруг в этом смешении красок мелькнули фигуры в серо-голубой форме с желтыми петлицами люфтваффе, и Лена на какое-то мгновение задержала взгляд на летчиках, идущих впереди всего через несколько шагов. И вдруг она уловила что-то знакомое в повороте головы светловолосого летчика, когда тот прислушался к словам своего товарища. Она не видела лица, но узнала это движение. Этот рост. Светловолосый затылок. Эти широкие плечи, обтянутые тканью мундира. Перехватило дыхание, и ноги ослабели с ту же секунду, когда мелькнула невероятная мысль.

Это Рихард. Это же он! Он жив! Жив!

Позабыв о своем желании найти Гзовскую в тот же миг, следуя за своим сердцем, Лена резко направилась вниз по лестнице, даже не глядя на ступеньки, рискуя при этом оступиться и свернуть себе если не шею, то ноги, ее достояние и сокровище в прошлом. Она лавировала между людьми, механически произнося дежурные слова извинения, когда толкала их плечом или наступала на чьи-то ноги. И упорно старалась удерживать взглядом светловолосую голову летчика впереди, боясь потерять ее из вида.

Что-то выкрикнула Ильзе громко позади нее, и Лена всего на короткие секунды повернулась назад, чтобы взглянуть, как та с трудом пробирается через толпу зрителей вслед за ней. Но и этих секунд оказалось достаточно, чтобы потерять из вида компанию летчиков. Лена долго и безуспешно потом металась и искала их в толпе, толкущейся перед гардеробом, но не видела никого похожего на летчика, который привлек ее взгляд. А потом она обратила внимание на то, как выходят некоторые мужчины из театра, чтобы скоротать время за сигаретой, пока остальные получат из рук гардеробщика пальто или шинель. И не раздумывая, выбежала в темноту февральского вечера, в надежде, что тот светловолосый летчик точно также курит у здания театра.

Нет, не так. Это Рихард курит там, на улице, возле театра, обсуждая с товарищами постановку. Это определенно он. Должен быть он. Она ведь загадала это в новогоднюю ночь.

Он был там. Стоял к ней спиной, о чем-то болтая со своими товарищами, и курил. Те секунды, которые заняло у Лены в несколько быстрых шагов дойти до него и схватить за рукав, она даже не помнила позднее. Словно это был один миг. Между радостным ожиданием и моментом, когда ее надежда разбилась как стекло.