Дженнифер Хеймор - Дерзкая невинность
Оливия ответила не сразу. Она вспомнила о своих ощущениях от поцелуя Макса. Она сделала бы все, лишь бы продлить чувство, вызванное его прикосновением: гулкое биение ее сердца, напряженные в ожидании нервы, покалывание кожи от возбуждения.
Сможет ли Оливия наслаждаться теми ощущениями, которые Макс подарил ей в такой короткий отрезок ее жизни, или она до конца жизни будет сожалеть о них?
— Не знаю, — тихо призналась она. Впервые в жизни она по-настоящему подумала о своем будущем, о своей жизни с Сереной и Фебой и их мужьями и детьми. Она все еще хочет именно этого…
Или?
Оливия никогда не сможет их оставить — это она знала точно. Она уже потеряла одну сестру и не переживет потерю трех, покидая их.
— Возможно, мне захочется… — начала она и запнулась. — Может, мне захочется чего-то большего с ним.
— Замужество?
— Нет, — прошептала Оливия. — Не замужество. Это было бы невозможно. — Она умоляюще посмотрела на Серену в надежде, что она не будет вынуждена объяснять.
— А что же тогда? — явно не могла понять Серена.
— Если я должна прожить жизнь старой девой… мне может захотеться получить опыт… всего один раз… любовницы. — Щеки Оливии запылали, но она заставила себя продолжить. — Как тебе известно, Серена, я очень неопытна в этих делах. Но… я полагаю, Макс был бы очень нежным любовником.
У нее перехватило дух. Оливия была так смущена, что была готова раствориться прямо в простынях. Но если она не может поделиться своими истинными чувствами со старшей сестрой, она не сможет быть честной ни с кем другим.
— Ах, Оливия. Мне бы хотелось, чтобы ты испытала это необыкновенное волшебное чувство, сказала Серена. — Правда.
Оливия ждала, когда последует «но…».
— Но я так за тебя беспокоюсь. Я не хочу видеть тебя несчастной.
Очень давно Серена влюбилась в Джонатана и провела с ним самые радостные, полные эротики дни своей жизни. Но потом он отверг ее, и ей понадобились семь долгих лет, чтобы собрать по кусочкам свое разбитое сердце.
Путь к счастью для Серены и Джонатана был очень длинным и полным многими трудностями. Но Оливия знала необычную историю сестры. Для женщины, оказавшейся в положении Серены, было бы типично провести остаток жизни в трауре по потерянной любви. Неужели Оливию ждет именно это, когда ее оставит Макс?
Оливия взяла сестру за руки.
— Не беспокойся, — твердо заявила она. Скорее всего это вообще даже не случится.
— А если случится, пообещай мне, что будешь осторожной.
— Хорошо. Но между тем, что когда-то давно произошло между тобой и Джонатаном, и тем, что происходит сейчас между мной и Максом, есть разница.
— Какая?
— Ты ждала, что он на тебе женится. Это было молчаливое согласие, как ты в то время полагала. У меня нет таких иллюзий, Серена. Я знаю, что Макс не может жениться на такой, как я. То, что может между нами произойти, в любом случае временно.
— Ты уверена, Лив?
— Да, уверена.
— Не позволяй ему…
— Не позволять чего? — нахмурилась Оливия.
— Сделать тебе ребенка.
— Как я могу это предотвратить? — Оливия прикусила нижнюю губу. — Ты знаешь как? Может, надо спросить у Джессики? Она, кажется, знает о чем-то…
— Не позволяй ему кончать, когда он внутри тебя.
— О! — Глубоко вздохнув, Оливия кивнула. — Я так и сделаю. Если дойдет… до этого.
— Обещай.
— Обещаю.
— Хорошо. — Серена сжала ее руку почти так, как это сделал, уходя, Макс. — Я просто буду молить Бога, что когда все кончится и он вернется в Лондон, он не заберет с собой твое сердце.
— Не беспокойся, Серена. Мое сердце прочно обосновалось вот здесь. — Оливия прижала ладонь к груди. — Поверь мне. Оно останется здесь навсегда.
Через неделю Оливия вернулась к своим обычным домашним занятиям. Сейчас она сидела в гостиной в окружении своей семьи и прекрасно себя чувствовала, несмотря на то что ни на минуту не оставалась наедине с Максом с тех пор, как выздоровела. Погода была скверной, и хотя в середине дня дождь на какое-то время прекратился, тучи все еще не рассеялись.
— Еще один день без прогулок, — проворчала Оливия, отвернувшись от окна.
— Вот и хорошо, — произнесла Феба. — Я не люблю, когда ты гуляешь. Если бы вы перестали гулять вместе, может, у тебя прекратились бы эти ужасные приступы.
Оливия вздохнула, но у нее было слишком хорошее настроение для споров с сестрой. Поэтому она молча переглянулась с Максом и подошла к Фебе, державшей на руках Марджи. Девочка протянула к ней ручки, и Оливия, взяв ее на руки, прошла мимо мужчин, сидевших за картами, и села на софу рядом с Джессикой. Оливия подкидывала Марджи на коленях, и девочка смеялась, обнажая беззубые десны.
— Ах, ты сладкая моя! Ты стала такая тяжелая. Наверно, весишь не менее двенадцати килограммов, не так ли?
— Что ты такое говоришь! — воскликнула Феба. — Она не такая толстая!
— Она большая, здоровая, толстая и замечательная. Тебе следовало бы гордиться ею, — сказала Серена. Она сидела в кресле возле камина и вышивала чепчик для своего будущего ребенка, как поняла Оливия. Хотя насколько ей было известно, Джонатан пока не знал секрета Серены. Непонятно, почему она так долго скрывает такую важную, такую замечательную новость от своего мужа?
— А я горжусь, — высказал муж Фебы Себастьян, отрываясь от карт. — Она самая красивая малышка на свете, это я гарантирую. А рост и вес вообще идеальные.
Серена часто говорила, что ее удивляет, каким заботливым и любящим мужем и отцом стал Себастьян. Когда-то у него была репутация несдержанного человека, но, по общему мнению, Феба сумела сгладить его драчливый характер.
— Я тоже горжусь, — ответила Феба, любуясь своей темноволосой дочкой, подпрыгивавшей на коленях у Оливии.
Сидевшая за книгой старая графиня, мать Джонатана, подняла очки на лоб и произнесла:
— Родители всегда должны гордиться своими детьми. Как, например, я. — И она с любовью посмотрела на Джонатана.
Джонатан сделал вид, будто ничего не слышал, но кончики его ушей покраснели, и Оливия улыбнулась. В течение нескольких лет он почти не разговаривал с матерью, но его брак с Сереной сгладил их непростые взаимоотношения.
— Раз уж мы заговорили о родительской любви, — сказала графиня, — то я только что получила письмо от моей матери.
— Вот как? И как она? — осведомилась Серена.
Старая женщина хихикнула:
— Пишет, что она умирает, и зовет меня в Лондон.
— Она пишет об этом каждый год, — не отрываясь от карт, произнес Джонатан. — Она не умирает. Эта женщина тверда, как кремень, и переживет нас всех.
