Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Ответ Гермионы был прямым:

— В легенде говорится, что Слизерин рассчитывал, что монстр будет убивать людей! Людей в Хогвартсе! Студентов!

— Слизерин мёртв, поэтому уже неважно, на что он рассчитывал, — сказал Том. — Но тебе не стоит так сильно волноваться, Гермиона. Когда я найду монстра, я не позволю ему причинить тебе вред.

— И как ты собираешься это сделать? — спросила Гермиона. — Это не монстр, это животное. Оно не может прислушаться к голосу разума. А если и прислушивается — если легенды правдивы, то за последнюю тысячу лет оно и близко не подходило к человеку.

— Я заставлю его слушать, — сказал Том и отказался объяснить, как он собирается это провернуть.

В течение следующего месяца Гермиона углубилась в свои занятия, потому что Ж.А.Б.А. были не за горами. Комната была интересной, но она ничего не могла предложить с точки зрения экзаменов или карьерных возможностей. Её волновало, что Том едва ли уделял внимание на уроках, делая заметки на своём пергаменте, и она видела, что они никак не относятся к текущему уроку. Он был старостой школы — он был обязан показывать хороший пример другим студентам! Но учителя так и не заметили недавнего изменения отношения Тома к участию в занятиях. Когда бы они ни обращались к нему, он отвечал на вопросы без колебаний, и поэтому его репутация отличника оставалась незапятнанной, такой же безупречной, какой она была на протяжении последних шести лет.

Его одержимость с разгадкой тайны не только вынудила Тома делегировать бóльшую часть своих обязанностей старосты школы остальным старостам, но и устраивать официальные заседания клуба по домашней работе реже. Дошло до того, что его члены подходили к Гермионе за завтраком и в коридоре, чтобы спросить, когда они будут повторять теорию по защите от Тёмных искусств для Ж.А.Б.А., или не могла ли бы она перепроверить их эссе по заклинаниям — они бы спросили Тома, но они едва ли видели его в их спальне в эти дни, за исключением сна, мытья и переодевания.

Не только они видели Тома всё реже и реже за прошедшие недели. Том всегда исчезал после окончания уроков, уходя петляющим, окружным путём на следующее занятие или на приём пищи в Большом зале. Однажды она проследовала за ним под риском опоздать, но увидела, что он слоняется по коридорам, водит пальцем по камню и иногда останавливается, чтобы изучить доспехи или ткнуть палочкой в дымоход, вделанный в стену и предназначенный для вентиляции нижних помещений замка.

Он выглядел таким отвлечённым, и у Гермионы возникло желание позвать его по имени и спросить, чем он занимается, если бы она не подумала, что это будет слишком… слишком назойливым.

Когда она подумала об этом, было очевидно, что он делал: изучал замок, как они делали на первом курсе, и Том натренировал для этого крысу, которую он научил собирать монеты и сидеть на его плече. Арахис умер несколько лет назад, и Гермионе всё ещё было от этого грустно. Родители Гермионы купили ей сову, когда она о ней попросила, и держать дома Жиля делало дом Грейнджеров более волшебным. Том, который был таким же талантливым и волшебным, мог позволить себе только крысу. Даже сейчас он не заменил Арахиса, и, возможно — Гермиона не решалась предполагать слишком многого, — он хотел найти замену, которая была бы такой же особенной, как и он.

«Наследник Слизерина — это всего лишь титул учтивости, — напомнила она себе. — Это невозможно. Том жаден, но он научился быть осторожным, и он не глуп. В последний раз, когда он был неосторожен, нам пришлось отвезти его в больницу Святого Мунго».

Не считая тайны Комнаты, одна незначительная деталь их подземного приключения закрепилась в её мыслях на протяжении последующих недель: тот разговор с Ноттом и важность нужных связей для успешной карьеры или просто для того, чтобы пробиться в дверь. Она посещала ужины профессора Слагхорна последние два года, хотя и не так неукоснительно, как некоторые другие слизеринцы. Тем не менее она рассчитывала, что Слагхорн замолвит за неё словечко, что бы она ни выбрала. Но был ли он единственным, кто мог это сделать, кроме профессора Бири, её декана?

Когда последние тёплые дни ускользнули, оставив после себя холодную шотландскую осень, вопрос продолжал витать, и чем больше она пыталась придумать обоснованные оправдания, почему Нотт был бы ненадёжным источником, если не ошибочным, тем сильнее он разгорался. Что он знал? Его замечания о состоянии политики волшебников всегда были очень пристрастными и ничем другим, кроме как унизительным, слишком циничным и зашоренным, чтобы принимать их за чистую монету. По какой причине он представлял такой циничный взгляд? Он был всего лишь мальчиком, да ещё и младше неё! (Они все были взрослыми, но сентябрьский день рождения Гермионы делал её старшей на их курсе, поэтому она считала, что это должно что-то да значить. Том был несогласен: из них троих он был младшим).

Гермиона, решив расставить точки над i, отложила в сторону стопку тренировочных экзаменационных вопросов и достала чистый лист пергамента, прижав скручивающиеся концы чернильницей.

Дорогая мадам Гардинер,

Вы можете помнить нашу встречу в апреле прошлого года, когда Томас Бертрам представил меня как его помощника редактора, Гермиону Риддл. Как преданный читатель статей мистера Бертрама, вы знаете, что его статьи направлены на улучшение эффективности в домоводстве и повышение удобства жизни ведьм, следящих за домом, по всей Британии. Но как ведьма я давно считаю, что «Вестник ведьмы» должен быть ориентирован на всех ведьм, а не только на тех, кто посвящает свои труды семейному очагу.

Как работающая ведьма, я бы хотела спросить Вас об условиях работы в Министерстве магии…

«Солидарность», — подумала Гермиона. Она написала письмо с объяснениями Тома об убедительной риторике, проглядывающими из уголка её сознания. Казалось, так делать неискренне — не совсем вероломно, поскольку расстановка слов была сделана так, чтобы они были двусмысленными, но не ложными, — но какая-то её часть страдала от веса вины от этого намеренного введения в заблуждение. Её логическая сторона выиграла: это ведь Том разговаривал за неё, Том, кто назвал себя «Томас Бертрам» в атриуме Министерства, и он, кто назвал её «Гермиона Риддл».

И она подписалась «Гермиона» внизу страницы, своим собственным именем, поэтому это тоже не было ложью.

Когда она всунула сложенное письмо в свой ежедневник, чтобы отправить его со следующей порцией писем маме с папой в Лондон, она нашла новое сообщение, написанное почерком Нотта, в конце своей книги.

Риддл снова покинул спальню. 11:52

Она написала в ответ: «Думаешь, он пошёл в К?»

Гермиона подчеркнула букву на случай, если Нотт не догадается, что она имела в виду.

Он не попросил ковёр, — написал Нотт через четверть часа. — И не вернулся, пропахнув туалетом, тоже.

Это не признак того, что он отступился от неё…

А ты когда-либо видела, чтобы он отступался от _чего_бы_то_ни_было_?

====== Глава 41. Сок из петрушки ======

1944

Комната была пустой, и всё было ложью.

Это утверждение не выходило у Тома из головы. Оно отдавалось эхом, росло и трансформировалось с каждым повторением, пока его первоначальное значение не исчезло в его сознании, а поверхность не начала отслаиваться, открывая ему истинную форму, скрывающуюся под фасадом неприятной правды.

Обвинение.

Каждое утро перед уроками Том ел свой завтрак на дальнем конце стола Слизерина под знамёнами факультета, бархатные змеи в зелёном и серебряном вздымались в извилистых спиралях и шипели на другие ожившие знамёна — резвящихся львов, дремлющих барсуков и высокомерных орлов. По пути в свою спальню он проходил Вестибюль, и свет факелов мерцал по ряду песочных часов, изумруды, сгрудившиеся в нижней половине, ознаменовывали продолжавшийся прогресс Слизерина в сторону очередного Кубка школы. Вместе эти образы были невысказанным напоминанием того, что он подсмотрел в Тайной комнате. Они стали бессловесной насмешкой над тем, чего ему не хватало.