На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

— Я понимаю, все это неприглядная картина. Ваша соседка, фрау Дитцль, даже упала в обморок, увидев эти ужасы. Но это враги рейха, фройлян, поэтому ваш долг вглядеться в каждое из этих лиц и сказать, видели ли вы их во Фрайтале? А конкретно — на Егерштрассе, потому что у нас есть сведения, что одного из них видели именно на этой улице. Этого.

Палец с ровно обстриженным и полированным ногтем указал на одну из карточек. И Лена заставила себя посмотреть на человека на ней повнимательнее. Ей вдруг пришла в голову ужасающая мысль, что это мог быть Войтек, которого она несколько месяцев назад проводила до окраины городка. Но нет, это был не он. Она была уверена в этом, поэтому с явным облегчением отвела взгляд снова в сторону, не в силах смотреть на несчастных, искалеченных в стенах гестапо.

Эсэсовец еще некоторое время мучил Лену вопросами, не видела ли она просто незнакомцев на улице, не происходило ли чего-то странного или подозрительного в последнее время. Но был вынужден отступить, понимая, что едва ли добьется от нее ответов, которые ему были так нужны.

— Я надеюсь, вы помните, фройлян, как вам надлежит поступить, если вы столкнетесь с незнакомым вам лицом или заметите странное поведение ваших знакомых или соседей? — спросил оберштурмфюрер, завязывая папку. Лена знала. Им твердили об этом на каждом собрании «Веры и Красоты» или напоминали изредка в конце политических собраний на работе.

Незамедлительно сообщить в ближайшее отделение полиции порядка или отделение гестапо. Не считать мелочью даже самое незначительное. Даже по сущей мелочи можно разоблачить врагов рейха.

— Все верно, — сказал эсэсовец, когда она произнесла все это чисто механически, вытирая слезы. Он уже был готов уйти и смотрел на Лену сверху вниз. Она ясно читала в его взгляде отражение его мыслей в эти минуты.

Пустоголовая дурочка, вытравившая себе перекисью водорода не только цвет волос, но и мозги.

Но девушка была только рада этому заключению. Пусть думает, что она дура. Это ей, как оказалось, только на руку. Пусть думает, что угодно. Лишь бы она по-прежнему не попала в руки этих палачей. Именно сейчас, глядя на знаки смерти на околыше фуражки, Лена поняла, как отчаянно ей нужно выжить сейчас, чтобы завершить то, что наметила себе, стоя когда-то у распахнутого в ранний снегопад окна.

Оказалось, все это время Гизбрехтов держали на втором этаже, причем в разных комнатах. И допрашивали их тоже отдельно. Они спустились вниз сразу же, как только закрылась за нежеланными для любого немца визитерами дверь. Кристль бросилась к Лене, не скрывая своей тревоги при виде разбитого лица девушки, а вот Людо задержался у порога комнаты. Лена не могла не отметить, что события последних недель не могли не оставить свой след на нем. Он как-то сгорбился, отчего стал казаться ниже ростом, а руки тряслись мелкой дрожью.

— Что ты им сказала, Кристль? — спросил он первым делом, в то время как немка причитала над Леной, стирая кровь с ее лица. Та удивленно обернулась к мужу с растерянным «Ничего». — Ты не выдала себя ничем? Не назвала имен?

— Чьих имен, Людо? — насторожилась Кристль. — Кто были эти люди?

— Никто. Если ты не узнала их, то никто! — тут же резко отрезал Людо. Он достал кисет из кармана кардигана, и принялся набивать тот табаком. Но руки дрожали, выдавая его волнение, табак просыпался на пол, и Людо бросил вскоре это дело. Сел на ближайший к нему стул и закрыл лицо трясущимися ладонями.

— Прости меня, — произнес он глухо сдавленным тоном, в котором угадывались невыплаканные слезы, застрявшие где-то в горле и от которого у Лены прошла дрожь плохого предчувствия по позвоночнику. — Прости, что я втянул нас во все это. Я просто хотел помочь нашему Паулю, понимаешь? Потому и связался с этими проклятыми поляками! Потому и привел в наш дом эту русскую! И теперь… Мы ничего не сможем сделать теперь. Нам остается только ждать, пока рано или поздно они обо всем узнают и придут за нами. Прости меня, что так подвел тебя…

Кристль быстро подошла к мужу и обняла его крепко, поцеловав быстрым поцелуем взлохмаченный седой затылок.

— Успокойся, мне не за что тебя винить, — проговорила она твердо. — Мы единое целое, помнишь? Я так клялась тебе тридцать шесть лет назад. И я знала на что иду. Твоя судьба — это моя судьба, Людо, а твой крест — это мой крест.

Услышав эти слова, немец вдруг заплакал, по-прежнему пряча лицо в ладонях, и Кристль крепче прижала его к себе, утешая своим объятием, как утешают детей. Наверное, Лене надо было встать и уйти от этой не предназначенной для чужих глаз сцены, но она почему-то даже пошевелиться не могла сейчас, одновременно и смущенная этими эмоциями Людо, и испуганная ими. Кто были люди на фотокарточках? Были ли они ей знакомы? Как ни пыталась судорожно Лена воскресить в памяти изображения и соотнести с лицами Войтека и Штефана, не могла вспомнить ничего, кроме страшного вида изображенных на карточках.

Спустя некоторое время Людо преодолел свой эмоциональный приступ и снова стал привычно холодным и рассудительным.

— Гестаповцы обходили всю улицу от первого до последнего, нашего дома. Значит, могут не знать, что те приходили именно к нам. Значит, еще есть шанс. С этого дня мы будем реже навещать Мардерблатов. Не стоит вызывать к себе внимание частыми визитами на Каролиенштрассе. И с этого дня ты больше не будешь слушать московскую передачу, Кристль! А ты, Лене, — его взгляд был острым и решительным. — Ты будешь держаться подальше от русских пленных! И никогда не покажешься на станции во время их работ. Я уверен, что не просто так русские появились у нас. И видел, как ты общалась с ними. Как с давними знакомцами. Теперь этого не будет! Я не позволю тебе разрушить все, что и так шатко сейчас.

— Пожалуйста, я прошу вас, Людо, — взмолилась Лена, надеясь, что на его снисходительность. Немцы не понимали, как можно рисковать своей жизнью ради незнакомцев, но зато особенно чтили близкие родственные связи. На что и был расчет сейчас, за что мысленно Лена заранее попросила прощения у пары, которую ей предстояло обмануть. — Я узнала, что там, в лагере, может быть мой брат. Пожалуйста, мне нужно хотя бы только узнать… только раз передать записку и получить ответ!

— Ты слышала меня! — отрезал Людо. — Мне жаль, но я вынужден поступить так. Я предупреждал тебя, чтобы ты держалась подальше от пленных, но ты все равно поступила так, как хотела. И привела их сюда, в мой дом, подвергнув наши жизни с Кристль опасности. Если ты и дальше будешь такой упрямой, то я буду вынужден выгнать тебя вон. Скажу соседям, что ты оказалась пустоголовой профурсеткой и сбежала с каким-то отпускником с Западного фронта во Францию.

При этих словах Лена почему-то почувствовала одновременно и страх перспективы остаться в Германии одной, без посторонней помощи, и облегчение, что ей больше не нужно будет притворяться.

— Либо ты принимаешь эти условия, либо уходишь вон из моего дома! — заключил Людо твердо, заставив одним решительным взглядом умолкнуть вступившуюся за Лену жену. — Видит Бог, я никогда не жалел, что спас твою жизнь. Не заставляй меня делать это сейчас!

— Вы не боитесь, что, уйдя из этого дома, я пойду прямо в гестапо и расскажу им тогда обо всем, что знаю? — спросила Лена, не удержавшись.

— Не боюсь, — отрезал Людо. — Ты можешь говорить, что угодно, но ты по своей воле никогда не причинишь никому вреда. Нет в тебе этого. Как бы ни притворялась.

И Лена покраснела, вспоминая, как шантажировала Людо когда-то, что выдаст убежище евреев, в стремлении спасти русских пленных. Ей до сих пор было стыдно за эти слова и больно, что все было впустую. Она заметила, что Кристль подает ей знаки из-за спины Людо и кивает, мол, давай, соглашайся. Но как она могла это сделать, зная, что возможно, Котя там, в шахтах под Фрайталем, в плену у нацистов? Как можно было отказаться от возможности узнать хоть что-то о его судьбе?

Но прежде, чем Лена открыла рот, немка вдруг твердо выпалила, что девушка согласна с Людо, и что сделает все, что он хочет.