Антонио Форчеллино - Червонное золото
— Ну тогда ты была слишком добра.
— Надо сказать, что самое страшное наказание он получил от новых хозяев. Пьерлуиджи изнасиловал его тринадцатилетнюю дочь почти у него на глазах, а потом украл у него тысячу дукатов — все сбережения, которые он держал дома в шкатулке под кроватью.
— Но это ужасно! И после всего содеянного он еще служит семейству Фарнезе!
— Бедняга, а что ему остается делать? Когда мы снова вступили во владение Камерино, он вынужден был уехать из города, и Папа предложил ему место при дворе. Надо же ему как-то жить. Если бы все, кто претерпел от Пьерлуиджи Фарнезе, разорвали отношения с Папой, эта церковь была бы сейчас пуста. — Элеонора с тоской огляделась вокруг. — Но, как видишь, она ломится от народа.
Подруги сели на свои места и принялись оглядывать новую географию итальянского могущества в лицах.
На двух тронах чеканного золота, возле лестниц, ведущих в увешанную гирляндами лилий малую апсиду, сидели Оттавио и Маргарита. Радом две очаровательные девушки держали на руках младенцев.
Чуть позади, на пурпурном бархатном кресле, заметно выше и крупнее остальных, восседал он, Пьерлуиджи Фарнезе, одетый в черный бархатный костюм с отделкой из двойного золотого шнура, с манжетами и воротником из жесткого, как гипс, белого кружева.
По бокам кресла застыли двое придворных, как их называли в Риме, «мясники»: граф ди Спелло и капитан Орацио Бальони. Они походили друг на друга как две капли воды, хотя не состояли даже в дальнем родстве. Бальони родился в Неаполе, на пляже Мерджеллина, где его вскоре и бросили. На этом пляже он натерпелся такого, что, явившись в Рим в компании проститутки, которой было еще меньше его неполных пятнадцати, сразу смог предложить Пьерлуиджи, в придачу к юношескому телу, еще и душу, превосходящую свирепостью душу самого прожженного узника замка Святого Ангела.
Граф ди Спелло познал жестокость в саду собственного палаццо, среди роз. Живые белые розы отцветали быстро, уже в июне, а вот красные, нарисованные на стенах флорентийским художником, были вечны, как мучения, которые он терпел от матери. В шесть лет он научился срывать злобу на прохожих и кошках, имевших неосторожность забрести в сад. К двенадцати он уже был в силах дать сдачи нянькам и слугам, которые издевались над ним под неусыпным взором матушки: больше ей нечем было отомстить за себя ненавистному мужу. Когда, сразу после назначения знаменосцем церкви, в Спелло приехал Пьерлуиджи, юный граф, проведя с ним ночь, смекнул, что только при дворе этого чудовища он сможет отыграться и выплеснуть в мир всю накопившуюся ненависть.
Поступив на службу к папскому сыну, и Бальони, и ди Спелло обнаружили, что разделенные злоба и ненависть делают людей более похожими, чем людское семя, и постепенно, день за днем, становились братьями. Со временем они и одеваться начали одинаково. В это утро оба предстали в желтых чулках, подвязанных, как и панталоны, серыми лентами, и в куртках из атласного бархата цвета каштана.
Тот, кто глядел на них, замечал два одинаковых, заострившихся от ненависти профиля и зловещий блеск в глазах, с удовольствием отражавших ужас, который они наводили на окружающих. В этот день оба ощущали себя причастными к триумфу Пьерлуиджи, получившего герцогство от отца и двух внуков мужского пола от щедрой природы в придачу. Текущая в мальчиках королевская кровь, конечно же, вознесет его к самой верхушке итальянской и европейской знати.
Оглянувшись, чтобы насладиться зрелищем всей Италии, собравшейся за его плечами, новоиспеченный герцог встретился глазами со строгим взглядом Элеоноры и нагло ухмыльнулся.
— Как он похудел, — заметила герцогиня Урбино, не видевшая Пьерлуиджи больше года.
— Французская болезнь его истощила, но не убрала жуткой улыбки, от которой стынет кровь в жилах. Невероятно, но это воплощение зла торжествует самым нахальным образом. От него уже ничего не осталось. Один скелет в праздничной одежде. Даже глаз не видно под гноящимися веками. Невероятно, что такое ничтожество могло натворить столько зла. Когда он находился еще в силе, он изнасиловал дочерей мэра Фермо прямо у него на глазах, а потом убил его. Жертвами его насилий и убийств можно было бы заполнить эту церковь, а он тут как тут, и его нарекли герцогом самых богатых северных городов. Порой кажется, что Господь не желает смотреть в нашу сторону.
Виттория сделала ей знак говорить тише.
— Нелегко проследить предначертания Господа. Истинное воздаяние и настоящая слава ждут нас в жизни вечной.
— Да, но и на земле хотелось бы получить знак хоть какой-то справедливости. Мой муж всю жизнь повторял мне, что женщины не способны оценить значение мужчин. Но он не убедил меня, что мужские достоинства измеряются преступлениями. Этот живой портрет всех пороков внушает мне отвращение. А нынче он торжествует под крылышком у отца, римского понтифика, которому бы следовало быть зеркалом святости.
Словно желая оправдать Божьи предначертания, призванные уравновесить добро и зло, Виттория указала на юношу, сидевшего как раз за отвратительным папским сынком. У него было робкое ангельское лицо, из-под блестящих черных волос выглядывали глаза ребенка, который изо всех сил отстаивает свою чистоту.
— Погляди-ка на его сына, на Рануччо. Просто невероятно, что они отец и сын. Мальчик кажется святым, о нем рассказывают чудеса. Если деду удастся сломить сопротивление Алессандро, он сразу станет кардиналом. Все восхищаются его честностью и искренностью его веры. Может, поэтому дед и хочет сделать его кардиналом, чтобы уравновесить злодейскую сущность остальной семейки.
Шум отодвигаемых кресел привлек их внимание к ярко освещенному входу: сияя, как золотая амфора, на место в пятом ряду усаживалась Элеонора Толедская. Ее место было гораздо дальше, чем кресла обеих подруг, которым по рождению надлежало сидеть рядом с представителями королей и императоров. Тем же правом обладала и Рената, но она предпочла сесть подальше, во-первых, чтобы оказаться рядом с Джулией, принадлежавшей к провинциальной знати, а во-вторых, как в шутку заметила сама Джулия, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, что происходит в церкви, и, в частности, за Элеонорой Толедской.
Супруга Козимо I неестественно туго и высоко стянула волосы надо лбом, чтобы подчеркнуть его выпуклость и белизну. Видимо, эта неподвижная округлость казалась ей и ее льстецам верхом благородства. Маленькие черные глаза уставились в какую-то неопределенную точку внутри апсиды, изо всех сил избегая встретиться с чьим-нибудь взглядом. Ей было очень неудобно сидеть в негнущемся платье из волоченого золота, с полоской жемчужин по талии и короткой мантильей из лилового атласа. Блестящие черные волосы поддерживала серебряная сетка с крупными, как орехи, жемчужинами. Свободно от украшений было только лицо, а жемчужная кираса, ничуть не менее угрожающая, чем военный доспех, давала понять, что эта женщина защищена от нападения целого войска.
