Антонио Форчеллино - Червонное золото
Маргарита Австрийская вошла первой, сияя золотом и радостью, за ней шли девушки с царственными близнецами на руках, дальше двигалось остальное семейство Фарнезе. Они расположились в смежном зале, куда каждый из высоких гостей мог явиться с персональными поздравлениями в адрес родителей и близнецов. Первым оказался имперский посол. Сразив всех чеканным энергичным профилем, дон Диего был полон решимости выказать презрение к неуемным амбициям семейства Фарнезе, у которого несчастная Маргарита Австрийская оказалась в заложницах. Он встал напротив нее и исполнил один из тех поклонов, что сделали испанский двор легендарным. Опираясь на плечо невестки, Пьерлуиджи привстал, стараясь попасть в поле его зрения и показать, что он отдает себе отчет в неискренности поздравлений посла. Рядом с ним застыли оба его «мясника», которые тоже прекрасно знали, как посол их всех ненавидит. Дон Диего выпрямился, и почтительный взгляд, устремленный на Маргариту, сменился таким гневным и вызывающим, что Пьерлуиджи инстинктивно отпрянул от невестки. Она наградила посла признательной удовлетворенной улыбкой. Тот повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала. Пьерлуиджи впился себе в колено скрюченными пальцами, а граф ди Спелло таким резким движением откинул со лба волосы, что у него заболела шея.
От Ренаты и Виттории, вместе с Джулией ожидавших своей очереди, не ускользнула ни одна деталь этой сцены. Джулия не удержалась:
— Наконец-то в этой клоаке появился человек, который не боится высказать то, что у всех на уме.
Виттория тут же положила ей руку на предплечье, словно узду на коня надела.
— Джулия, уж не хочешь ли ты, чтобы народ поднялся на своего правителя?
— Мне будет достаточно, если секретарь Козимо не пойдет целовать руки Пьерлуиджи и своим убийцам, его «мясникам», после того как они бросили его на улице еле живого, обвинив в недостаточной почтительности к своим особам.
— Если бы все, кого мучила или унижала эта троица, встали и ушли, дворец бы опустел. А секретарь Козимо, кстати, стал главой Флорентийской академии как раз благодаря хлопотам Папы.
— За это на коленях поползешь руки целовать. Ты видела, как угодничал в церкви этот художник, что на него работает, Джорджо Вазари?
Рената вмешалась в их шепот:
— А что, Пьерлуиджи и его тоже…
— Не думаю, да в этом и нужды не будет. Если бы ты прочла письмо, которое Вазари отправил Фарнезе с просьбой заказа на Канцелярию, ты бы поняла, что он готов на большее, чем просто поступить на службу.
— Внимание, подходит наша очередь, — сказала Рената, подталкивая подруг ко входу в боковой зал.
— И никаких презрительных гримас!
Едва мажордом объявил, что столы накрыты, все, в сопровождении камергеров, перешли в большой зал.
Синьора Маргарита вместе с Оттавио и Алессандро села за стол с крестными и Пьерлуиджи с его супругой Джироламой Орсини, известной всем как Белобрысая Орса. От злоупотребления красителями ее волосы обрели вид светлой пакли. Близко от них, но чуть в стороне стоял стол Папы, слегка приподнятый над землей, как маленький подиум. Папа сидел за ним один, утопая в золоте кресла, багрянце скатерти и белизне своего сверкающего жемчугом одеяния.
Казалось, облако белого шелка застыло в ожидании того, кто в нем обитал, настолько тщедушный старый Фарнезе потерялся на фоне грандиозного спектакля.
Остальные гости занимали места поодаль от папского стола, согласно степени их принадлежности к царствующим домам. Виттория, Джулия и Элеонора, но без Ренаты, которой полагалось сесть за стол с крестными, оказались в нескольких метрах от понтифика и его семейства, зато в соседи получили, в качестве компенсации, дона Диего, и он мило с ними болтал в течение всего обеда. Прежде чем сесть, Джулия ухитрилась перекинуться несколькими словами с Ренатой. Речь зашла о туалетах.
— Самая красивая из всех — наша Маргарита. После тебя, разумеется, — улыбаясь, сказала Рената.
— Гораздо красивее, скажи уж, не жеманься. Только разве что эта сумочка… И где она ее откопала? Сказала бы мне, у меня есть сумки, вполне подходящие к случаю.
Рената тряхнула головой, и пышная грива волос качнулась в воздухе.
— Ошибаешься, Джулия. Проблема сумочек разрешению не поддается. Сколько бы их у тебя ни было, никогда не подберешь именно ту, что годится к платью. Даже если обладаешь вкусом Маргариты. Я, например, вообще решила не брать с собой сумочки на важные церемонии, зато пришлось отказаться от возможности то и дело подкрашиваться.
И она скользнула на место, ласково прикоснувшись к подруге.
Маргариту усадили с Тицианом и папским нунцием делла Каза, прибывшим из Венеции показать свою верность Алессандро Фарнезе. Маргарита, естественно, нунция не выдала.
Долгие часы перед гостями плыли всевозможные студни, жаркое с горчицей, открытые пиццы, каплуны с лимонами под винным соусом. В середине обеда слуги внесли на огромном подносе запеченного оленя, обтянутого шкурой. Стоя на лужайке из зелени, он пил из серебряного фонтана, окруженного желатиновыми цветами. Над столами разнесся крик удивления, и сразу стало нечем дышать. Маргарита спасалась тем, что заранее надушила перчатки жасмином, и Виттория с Джулией на протяжении всего обеда ей завидовали: им не пришло в голову, что утонченные привычки куртизанки окажутся так кстати. Когда внесли сладкие блинчики и айву в сиропе с марципановыми конфетами в форме лилий, в честь только что придуманного герба Фарнезе, забрезжил конец мучениям. Ремни распустились, сложенные шапочки попрятались в сумки, и гости стали ждать второй части празднества. Папа встал с места, все поднялись следом за ним, и носилки с понтификом поплыли из зала. На прощание Папа всех благословил и дал знак музыкантам играть легкую музыку, чтобы гости могли потанцевать. Покидая зал на плечах носильщиков, Папа умиротворенно думал о том, что заслужил отдых. На золоченых носилках снова обозначилось белое облако шелковой туники, красная мантия в этом ракурсе быстро выпала из поля зрения, и видение Папы в осовевших от вина глазах гостей обрело ангельскую, нездешнюю белизну. Восторженные глаза внука Алессандро сказали старому лису Фарнезе, что самый сложный в его жизни узел нынче утром был развязан. С этим убеждением Папа растворился во фресках ярко освещенного длинного коридора.
Давка была отчаянная, но никто не осмелился отказать Папе в почтении.
Оттесненная от стола изящно одетым, но дурно пахнущим людским потоком, Рената оказалась рядом с Маргаритой, которая выглядела так, словно выскочила из потасовки.
