Пэррис Бондс - Хранительница Грез
— Нет, — прошептал он. — Пожалуйста!
— Пожалуйста что?
— Пожалуйста, не убивай меня!
— На колени!
Майк упал на колени среди овец, слезы градом покатились у него из глаз.
— Бог свидетель, я не хотел убивать Рэгги. Когда он отказался уехать, мы с парнями решили немного позабавиться с ним, но…
— Ты весь в соплях, Майк. Рэгги не попросил пощады, и это разозлило тебя, не так ли? Посмотри на себя, Майк, ты — червь, ползающий передо мной на коленях. Теперь-то и ты знаешь свое настоящее место.
Медленно она взвела курок.
— О Господи! — зашептал Майк. С коротким хлопком карабин подпрыгнул в руке. Энни глянула поверх стволов сквозь пороховой дым. Капитан Кук лежал мертвым.
Серая волнистая шерсть призового барана заалела в месте попадания пули.
Ошарашенный, Майк тупо уставился на мертвого барана. До него не сразу дошло, что случилось. Наконец он что было мочи завопил:
— За это ты заплатишь жизнью! — и сломя голову бросился на Энни.
— Стой! — внезапно приказал мужской голос.
Энни и Майк, обернувшись, увидели Зэба, стоявшего в углу ближайшего загона. Абориген сжимал бумеранг. Точно пущенный, он мог бы разнести человеческую голову на мелкие кусочки.
Майк замер, сделав еще один короткий шаг вперед. Его глаза горели бешеным огнем, он тяжело дышал, руки сжались в кулаки.
Хладнокровно Энни вытащила еще один патрон из патронташа, зарядила карабин взвела курок, прицелилась и снова выстрелила. Одна из оплодотворенных овец забилась в конвульсиях, затем стихла.
Рабочие, привлеченные выстрелами, стали полукругом позади Энни.
— Что здесь происходит?
— Если твои люди попытаются остановить меня, Майк, твои мозги будут разбросаны в пыли. И не думай, что я выражаюсь фигурально.
Выражение лица Майка подтвердило, что он верит сказанному. Энни загнала еще один патрон в карабин и выстрелила. Она стреляла снова и снова, заряжая и опять спуская крючок. Наконец все было кончено, и единственным живым существом в загоне остался сам Майк Гаррисон.
Энни спокойно зачехлила карабин и перебросила его через плечо.
— Попробуй ступить хотя бы одной ногой на мою землю, поднять хотя бы палец на меня или моих людей, и ты узнаешь, что такое настоящая агония. Мне кто-то говорил, что аборигены умеют изумительно пытать… Ты понимаешь, о чем я?
Майк что-то невнятно бормотал, беспрестанно кивая.
— Ну что ж, тогда, я думаю, мы друг друга поняли.
Внезапно Энни почувствовала чудовищную усталость, вдруг навалившуюся разом. Женщина так устала, что едва могла прямо удерживать голову.
— Зэб? Пошли домой, ко Времени Грез.
Книга вторая
«Простираясь на Северо-Запад в безлюд
Ной стране,
Куда редко доходят облака,
Где лежат ранчо скотоводов за триста
Долгих миль.
Чтобы я не забыл, живя в городе,
Настоящей дружбы мужской,
О ней мне напоминают мехи для воды
И старый котелок
Висящие на стене».
(Неизвестный автор)Глава 9
1882
Гавань Сиднея была весело расцвечена флагами. Школьники, скваттеры, солдаты, стригали присоединились к горожанам, празднующим завершение строительства моста Глэдсвилл — первой сухопутной коммуникапии, соединившей Северную и Южную части сиднейской бухты.
С момента, когда Энни сменила короткие детские платьица на взрослую одежду, она была свидетельницей открытия Суэцкого канала, вдвое сократившего время, необходимое для путешествий из Австралии в Европу, того, как телеграфный кабель протянулся из Сиднея до Лондона и гарнизон Британских войск был выведен из Австралии. Она была не только безучастным зрителем исторических событий, но и сама в некотором роде творила историю. Осознание этого захватывало дух.
Вместе с премьером Нового Южного Уэльса, мэром города и прочими именитыми гражданами Энни была приглашена на торжественный митинг по поводу завершения строительства моста. Она — единственная женщина среди более дюжины сиднейских лидеров, разместившихся на временной трибуне, специально возведенной по этому случаю. Свежие опилки сразу же прицепились на кружевной подол яблочно-зеленой юбки, как только Энни поднялась на помост. Морской бриз трепал зеленые ленты на ее щегольском шотландском берете.
— Мост, соединивший два берега, символизирует еще одно звено цепи, выкованной нами, и начало новой эры. Эры, которая принесет людям мир и процветание. Эта цепь ковалась теми, кто был впереди нас и будет коваться теми, кто придет после. Ради сотрудничества и милосердия между людьми других континентов, между людьми всего мира и, что самое главное, — между нами самими.
Ее речь была потрясающе краткой. Зрители не знали, что и думать. Что она имела в виду? О чем говорила? На чьей стороне была? На стороне либералов буржуазной партии или реформистского крыла лейбористов? Может быть, она выступала против изоляционистов?
Неуверенные робкие хлопки раздались в толпе.
— Вы смутили их, Энни, — сказал Райан, сидя с ней во французском ландо на обратном пути в контору «НСУ Трэйдерс». Кожаная крыша экипажа была опущена, и ласковое сентябрьское солнце обнимало их мягким теплом.
Энни неприязненно взглянула на Райана. Его гардероб состоял из одежды самого высшего качества, впрямую соответствуя процветанию газеты. Высокий цилиндр, перчатки и трость дополняли туалет.
— Ваша прямота доставляет мне чрезвычайное удовольствие.
— Это было скорее похвалой, Энни. Люди ныне мыслят реальными категориями. Они в каждом предполагают двуличность. У них нет желания выслушивать длинные сентенции политических лидеров о том, что все находится в их руках, о надежде на лучшее и прочем. Они ожидают, что с ними будут обращаться как с детьми, а вы отнеслись к ним, как ко взрослым, как к равным. Вы были честны перед ними.
— Турецкая поговорка гласит: «Говори правду и убегай», — она вскользь улыбнулась Райану из-под зонтика.
— Зачем мы останавливаемся здесь? — спросил он, когда кучер натянул вожжи. Энни кивнула на вывеску:
— «Дом Одиноких Женщин». Моя мать учредила его, назвав «Женским Иммигрантским Домом». Предназначался он для женщин, осужденных на ссылку в колонии, которые преимущественно пополняли местные бордели и которых затем бросали на произвол судьбы.
— Вы никогда не перестанете удивлять меня, Энни.
Она оперлась на его руку, выходя из экипажа.
— Я верю, что вам, во всяком случае, не скучно со мной. Он засмеялся:
